Кон Джиён - Суровое испытание

— Вот, пожалуйста, пересчитайте и распишитесь, — проговорил мужчина, а Кан Инхо, недоумевая, взял протянутые деньги и листок бумаги. Там было написано: «Возврат Ли Ганбоком долга Кан Инхо в сумме пятидесяти миллионов вон». Опешив, Кан Инхо поднял голову, а незнакомец, поглядывая на Кан Инхо сквозь толстые линзы очков, безразличным голосом сказал:

— Господин директор изъявил желание привести в порядок прежде всего свои личные дела и начисто избавиться от задолженностей, а я здесь в качестве его представителя.

Выходило, что «взнос в фонд развития школы», к которому принудили Кан Инхо, вдруг ни с того ни с сего стал именоваться личным долгом, и сейчас эта сумма вернулась в его руки. И хотя ни мэрия, ни отдел образования до сих пор не пошевелились, руководство таким образом, видимо, решило подготовиться к предстоящей инспекции. Кан Инхо невольно улыбнулся. Он принял деньги и поставил свою подпись, мочками ушей ощущая бесцеремонный взгляд Юн Чаэ. Он знал, что в последнее время она без конца вызывает к себе недавно вернувшихся в школу Ёнду, Юри и Минсу, а также других воспитанников и запугивает их: чего доброго, наговорят лишнего, и, если суд состоится, братьям-близнецам не поздоровится. Кан Инхо поднялся с места. И в этот момент Юн Чаэ открыла рот:

— А у вас, как я погляжу, богатый опыт!

Лишь теперь он посмотрел на нее.

— Ха! Кто бы мог подумать, что в этом захолустье, в интернате для глухих, мы встретим бравого борца из нелегального педпрофсоюза!

— Профсоюза педработников? — ошеломленно переспросил Кан Инхо, а она, проигнорировав вопрос, пронзила его злобным взглядом и перешла на крик:

— Ты вообще кто такой? Кто тебя послал? Зачем явился сюда?

Он оторопел и хотел было возразить, но тут зазвонил сотовый.

Это была жена. Кан Инхо молча развернулся, оставив без внимания вопли Юн Чаэ, и, выйдя в коридор, ответил на звонок. Жена не сразу заговорила. Разумеется, она видела спецрепортаж и наверняка запаниковала, так что морально он давно приготовился к разговору. Но позвонила она лишь сейчас.

— Послушай, сколько мы вместе, я никогда не вмешивалась в твои дела, не так ли? Я всегда верила в тебя, ведь так?

Похоже, жена много всего передумала, прежде чем позвонить. Он почувствовал, что все, что она скажет, будет идти вразрез с его волей, поэтому нехотя буркнул «да». За время их недолгой разлуки много чего произошло, и он догадывался, что спорить бессмысленно. И понимал, в какое неловкое положение поставил жену: ей пришлось подключить подругу, а та с трудом устроила его сюда. Потому он и не мог позвонить ей первым и обсудить ситуацию, а теперь, после всего случившегося, жена казалась чужестранкой, гражданином другого государства, с другой системой, языком и валютой. Столько событий — хватит на целую жизнь. И это лишний раз доказывало, что время — штука довольно субъективная.

— Я тут подумала, было бы хорошо, если бы ты без промедления вернулся в Сеул. Не потому, что те люди правы, а ты нет. Просто подруга, что помогла с устройством, позвонила мне… и… Это просто какой-то кошмар… Черт, черт, черт!

Жена умолкла и сглотнула слюну. Лишь сейчас до него дошло, какие унижения ей пришлось испытать, — все было гораздо хуже, чем он себе представлял. Только потому, что неудачно вышла замуж, ей в одиночку пришлось сносить ужасные оскорбления. Будь она рядом, он притянул бы ее за плечи и долго не отпускал, крепко обняв. Он почувствовал угрызения совести и благодарность к жене за то, что она позвонила ему уже после того, как сама проглотила эту горькую пилюлю, переварила ее, привела в порядок мысли, что-то уяснила для себя. Он раскаивался, но также вынужден был признать, что они отдаляются друг от друга.

Он дошел до конца стадиона. Над морем кружили чайки, в поисках добычи спускаясь все ниже и ниже, а затем садились на водную гладь.

— Да, я знаю, что они отморозки. И что ты пытаешься добиться справедливости. И что дети эти — бедные и несчастные. И все-таки не надо. Не делай этого. Прошу тебя, милый! Оставь все это и возвращайся. Просто приезжай домой.

Кан Инхо закурил, выпустил сизоватую струйку дыма. Глаза блуждали по молочно-белым зарослям тростника. Стоял погожий осенний вечер. Последние лучи закатного солнца скрывались за горизонтом, окрашивая облака в светло-розовые и лиловые оттенки. Ему вдруг пришло в голову, что если с этой панорамы стереть людей, то наступил бы настоящий рай. Совершенный, прекрасный, бессмысленный рай…

— Очень, очень, очень тебя прошу, закрой глаза, не лезь в это! Ради нас с Сэми. Если тебя гложут муки совести, есть много способов решить вопрос. Скажем, состояние твоего здоровья внезапно ухудшилось. А я бы приехала и сама все уладила с квартирой и вещами.

— Завтра… начало судебного разбирательства.

Кан Инхо подумал об ученице, что погибла, упав с обрыва, здесь, на краю стадиона, за месяц до его прибытия. А сегодня такой безмятежный вечер. Безветрие, лишь заросли тростника вздымаются плавно, будто в попытках вобрать в себя солнечные лучи.

— Милый! Умоляю тебя! Ну пожалуйста, не ввязывайся в это…

— Ты же любишь меня и Сэми? Конечно, тех детей тоже. Но ведь нас с Сэми все-таки больше. И поэтому…

Кан Инхо покусал губы и с расстановкой ответил:

— Выслушай меня! Я затеял все это не оттого, что так сильно люблю этих детей. Пойми, это такой беспредел, что ни в какие ворота не лезет… И я не могу просто закрыть глаза и пройти мимо. Поэтому даже если я решу вернуться, то сначала скажу… что так нельзя! Нельзя!

Закончив разговор, он вернулся в школу и в коридоре столкнулся с Ёнду. Она держала за руку Юри и, похоже, поджидала его. С застенчивой улыбкой Ёнду вложила в его ладонь конверт, перевязанный розовой ленточкой, с малюсеньким золотистым колокольчиком. Отдав письмо, подружки, как и подобает в юном возрасте, со звонким смехом умчались в конец коридора. В учительской он развернул письмо. «М-м-м… Нашему учителю Кан Инхо», — так звучала первая строчка…

М-.м-м… Нашему учителю Кан Инхо.

Я впервые пишу письмо учителю после перевода из обычной школы в интернат для глухонемых. Теперь, когда Пак Бохён сидит в тюрьме, у нас вечерами спокойно. Кроме дней, когда дежурит кураторша Юн Чаэ. Если честно, мне здешние учителя не нравились. Как бы это объяснить… Казалось, они присматривают за нами всегда одним глазом, а другим все время косятся в сторону. Может быть, оттого, что я не могу слышать звуки, для меня очень важен взгляд собеседника. Я до сих пор помню то стихотворение, что вы показали нам в свой первый день в школе. Тогда вы еще зажигали спички. В те мгновения в моем сердце будто бы зажегся яркий свет. До этого я не подозревала, что нахожусь во мраке, но, глядя на горящие спички, я вдруг осознала, что меня окружает тьма. Представляете, каким это было открытие? В тот день, как ни удивительно, я почувствовала, что оба ваши глаза прикованы только к нам. Наверно, поэтому я решилась сказать про смерть младшего брата Минсу.