Рейчел Каск - Транзит

Это нормально, сказала я.

Я не уверен, ответил он.

Он начал рассказывать мне о книге, которую читал, – книге о Карле Юнге.

Вся моя жизнь была поддельной, сказал он.

Я сказала, что вполне возможно, что и эта мысль поддельная.

Это касается свободы, сказал он.

Свобода, сказала я, это дом, который ты покидаешь однажды и куда уже не возвращаешься.

– Господи, – сказал Лоуренс. – Господи, я не знаю, что делаю.

Но было понятно, что он уже решил, что делать.

С тех пор я особо не видела Лоуренса, но, насколько мне было известно, они с Элоиз спокойно жили вместе, и гнев Сьюзи не смог окончательно разрушить их счастья. Сьюзи позвонила мне однажды в самом начале этого процесса, чтобы рассказать свою версию произошедшего, длинную и жуткую историю, которая невольно заставляла слушателей сочувствовать Лоуренсу; она обзвонила всех друзей и родственников и рассказала то же самое. Лоуренс злился, но тихо терпел – на протяжении какого-то времени он разговаривал, стиснув зубы. Сьюзи его обобрала и затем, может и не удовлетворившись, но по крайней мере немного успокоившись, отошла в сторону. Лоуренс любил роскошь, и мне было интересно, как отразилась на нем потеря денег, но он никогда не говорил ничего, что бы предполагало, что они с Элоиз испытывают финансовые трудности.

Съехав с автомобильной трассы, я продолжила путешествие по узким, петляющим дорогам, по обе стороны от которых не было ни одного населенного пункта; они простирались вдоль темного холмистого пейзажа, окутанного плотным туманом. Иногда по встречной полосе проезжали машины, и тогда в белом тумане появлялись лобовые фары – две тусклые желтые дырки. Погруженные в дымку очертания деревьев стояли вдоль дороги, словно заледенелые фигуры. В некоторых местах туман был таким плотным, что не было видно ничего. Машина на ощупь шла вдоль дороги, иногда на неожиданном повороте почти врезаясь в крутой склон. Дорога разворачивалась неутомимо медленно и монотонно, виден был только ее маленький участок, который лежал впереди. Я могла разбиться в любую минуту. Ощущение опасности слилось воедино с почти приятным чувством предвкушения, будто какое-то ограничение или препятствие вот-вот должно было быть уничтожено, границы разрушены, а на другой стороне меня ожидало облегчение. На телефон пришло уведомление. «Пожалуйста, будь аккуратна», – значилось в сообщении. Доехав до дома Лоуренса, я дрожащими руками выключила двигатель и замерла в темноте и тишине покрытого гравием проезда, смотря на золотые, подсвеченные окна.

Через какое-то время из дома вышел Лоуренс. Его бледное лицо с вопросительным выражением заглянуло в окно машины. Он жил в длинном и низком фермерском доме со старыми, неровными кирпичными стенами, который окружал обнесенный забором сад. Даже в темноте и тумане было видно, что всё безупречно ухоженное и чистое. Уличный фонарь над дверью освещал вход большим ярким лучом света. Гравий был выровнен граблями, а кусты и изгороди ровно подстрижены. В руке у Лоуренса была сигарета. Я вышла из машины и стала ждать, пока он докурит.

– Элоиз ненавидит, когда я курю, – сказал он. – Она говорит, что от этого у нее появляется ощущение, будто в нашей совместной жизни наступил кризис. Если это кризис, – он кинул окурок в темные кусты, – тогда он затяжной.

Лоуренс похудел. Он был дорого одет и выглядел более ухоженно и элегантно, чем раньше. От него исходила какая-то зловещая витальность, почти возбужденность. Несмотря на то что он отрицал наличие кризиса, на фоне своего загородного дома он выглядел как актер из какой-то буржуазной драмы. В доме были другие гости, о чем он сказал мне до того, как мы зашли внутрь: подруга Элоиз из Лондона и их общая подруга, которая жила неподалеку. Благодаря этой общей подруге они и познакомились с Элоиз, так что она частая гостья в их доме.

– Мы пьем бокал за бокалом, – сказал Лоуренс с кривой улыбкой.

Он открыл большую тяжелую дверь, и мы прошли через темный коридор к другой двери, обрамленной светом, за которой раздавались голоса и играла музыка. Мы зашли в большую комнату с низким потолком, освещенную множеством свечей, так что на мгновение могло показаться, что дом в огне. В комнате было очень тепло, и я увидела множество вещей, которых не было у Лоуренса в его прошлой жизни: современные кубовидные диваны; широкий, низкий стеклянный столик на стальных ножках; ковер из шкуры. На стенах висело несколько незнакомых современных картин. Я удивилась, как Лоуренс создал всё это так быстро, будто это были театральные декорации. Элоиз и две другие женщины сидели вокруг кофейного столика на низких диванах, попивая шампанское. В другом конце комнаты на полу расположилась группа детей, игравших в какую-то игру. Девочка постарше сидела позади них на стуле. У нее были прямые ярко-рыжие волосы, которые спадали, словно занавес, до талии; очень короткое красное платье без рукавов выставляло на обозрение ее длинные голые белые руки и ноги. На ней были красные туфли с ремешками на каблуках, таких высоких, что, казалось, она не прошла бы на них и нескольких шагов.

Элоиз встала, чтобы поприветствовать меня. Две другие женщины остались на диване. Элоиз была элегантно одета и аккуратно накрашена; ее подруги тоже были в платьях и на каблуках. Они выглядели так, будто собираются пойти на какую-то большую вечеринку, а не остаться ужинать в загородном доме, в темноте и тумане. То, что никто не наблюдал за ними с восхищением, казалось ужасной ошибкой. Элоиз подошла и пощупала мое платье, неодобрительно цокая языком.

– Ты всегда в темном! – сказала она. Я почувствовала запах ее парфюма. На ней было мягкое вязаное платье из кремовой пряжи. Она подошла еще ближе, изучая мое лицо. Кончиками пальцев она провела по моей щеке, а затем посмотрела на них.

– Мне просто интересно, что ты нанесла на кожу, – сказала она. – Ты такая бледная. В этом, – она опять дотронулась до моей одежды, – ты выглядишь изможденной.

Она представила меня другим женщинам, которые, не вставая из глубины дивана, протянули мне голые руки с ногтями, покрытыми лаком. Одна из них была темноволосой, изящной, с чувственными накрашенными губами и длинным, узким, угловатым лицом. На ней было облегающее платье с леопардовым принтом, на жилистой шее – тяжелое колье. У другой женщины были светлые, шелковистые волосы; белое платье-футляр, в которое она была упакована, подчеркивало ее суровую нордическую красоту. Дети всё больше томились в своем углу, и вскоре маленькая девочка с крыльями из мягкой ткани, прикрепленными у нее за спиной, отделилась от группы и подошла к нам. Светловолосая женщина сказала ей что-то на иностранном языке, и девочка ответила ей недовольно. Затем она начала карабкаться на спинку дивана, на что женщина старалась не обращать внимания до тех пор, пока девочка не оказалась позади нее и не кинулась на нее сверху, крепко обвив руками ее шею.