Владимир Паперный - Архив Шульца [litres]

Было около пяти часов вечера, когда мы поняли, что заблудились. Прямо перед нами в небольшой долине лежало крохотное горное озеро. Справа от него паслись две козы, видимо, дикие. Они с большим удивлением нас рассматривали – может быть, никогда не видели людей. Слева от озера, почти прямо от воды, начинался ледник, а впереди за озером круто вверх поднимались скалы. Высоко над скалами таял в облаках перевал. Было ясно, что это не Пыв, куда хотел попасть Борода, а какой-то другой, Санчара или Доу. Справа было нечто, напоминающее тропинку или высохшее русло ручья. А сзади, страшно далеко внизу, нереальная, как будто подклеенная из другой фотографии, бежала река Бзыбь. Солнце двигалось за перевал, и чем ниже оно спускалось, тем больше нами овладевала паника.

Мужчины отошли в сторону совещаться. Вид у них был не слишком бодрый, один Борода соблюдал видимость спокойствия. Становилось прохладно. Минуты через три они вернулись к нам.

– Ситуация такая, – сказал Борода, – то ли эти ингуши ошиблись, то ли нарочно показали неправильно, но это, видимо, не Бзыбь, а какая-то другая река. Бзыбь слева, вон за тем ледником. Возвращаться бессмысленно, через три часа будет темно. Если Бзыбь слева, то это перевал Санчара, и Псху прямо за ним. Если мы поднимемся до темноты, то все в порядке, там с 1928 года своя электростанция, мы сразу увидим огни, спокойно спускаемся и в десять вечера уже пьем молодое вино и едим баранину. На перевал можно было бы подняться по леднику, но не в нашей обуви. Прямо по скалам тоже трудно. Остается вот эта тропинка справа. Поэтому все сейчас садятся и отдыхают, а Шульц бежит на разведку. Контрольный срок – сорок минут.

Ш сбросил рюкзак и трусцой побежал направо. Перепуганные козы рванулись и скрылись за скалой. Вскоре за ней скрылся и Ш.

Графиня полезла в свой расшитый бисером театральный ридикюль и вытащила два маленьких яблока. Бард аккуратно разрезал перочинным ножом каждое на три части. Все съели по куску и один оставили Ш. Заяц отошла в сторону и легла на траву.

– Что с ней? – строго спросил Борода у Барда.

– Голова опять болит.

– Пусть немедленно встанет, если вы в принципе хотите иметь детей. Трава влажная и холодная.

Бард подошел к Зайцу и что-то долго ей говорил, но она не шевелилась. Бард присел рядом с ней.

– Черт, – выругался Борода, глядя на них, – объясни ей, что бывает от лежания на ледяной траве.

– Ах, боже мой, – раздраженно сказала Графиня, – оставь их в покое. Пусть делают что хотят.

Борода посмотрел на часы, потом начал пристально всматриваться в ту сторону, куда убежал Ш. Тропинка шла направо, чуть вверх, потом круто поворачивала налево и исчезала за зеленым склоном.

– Куда он делся, черт подери? – нервно спросил Борода.

– Сколько прошло? – спросила я как можно спокойнее.

– Полчаса.

– Еще десять минут, рано волноваться.

– Пятнадцать минут назад он мелькал вон за тем камнем, – сказал Борода. – Потом исчез. Если он намерен спускаться обратно и быть здесь к шести, как мы договорились, то он давно уже должен был опять появиться у того камня.

Солнце неумолимо двигалось к перевалу. Скалы отбрасывали длинные голубые тени. Было фантастически красиво, и от этого еще страшнее.

Прошло еще десять минут. Мы начали кричать, нам отвечало многократное эхо.

Когда мы надорвали глотки и замолчали, Борода спросил у Графини, взяла ли она с собой браунинг.

– Естественно, – пожала она плечами, – я никогда с ним не расстаюсь.

– Выстрели один раз, – сказал он тоном приказа. – Выстрел в горах слышен на много километров.

Я закричала:

– Не стреляй!

Мне показалось, что этим выстрелом мы можем только разозлить ту неведомую силу, во власти которой мы все сейчас находились. Надо было униженно смириться, тогда она простила бы нас. Выстрел – это бунт, а всякий бунт бывает жестоко подавлен.

– Прекрати истерику, – брезгливо сказал Борода, а потом кивнул Графине: – Стреляй!

Выстрел прозвучал совсем не так, как его слышишь в кино. Это был короткий удар, как будто упал большой камень, и в ту же минуту там, на гребне перевала, я различила маленькую фигурку, размахивающую руками. Фигурка была такой жалкой, такой потерянной среди этой злой красоты, и все это до такой степени было прямо из моего сна, что у меня потекли слезы.

Потом мы что-то кричали ему, он нам тоже, но ничего разобрать было невозможно. Тогда мы стали карабкаться прямо к нему, вверх по скалам, а он, покричав еще несколько минут, стал спускаться к нам.

Так мы карабкались навстречу друг другу. Солнце садилось. Карабкаться по скалам было не страшно, мы только ободрали себе все ногти. Страшно было, когда временами попадался снег, – там не за что было цепляться. И все-таки мы встретились.

Он даже не глянул на меня. Просто взял у Бороды рюкзак и быстро полез обратно вверх. Когда до гребня оставалось несколько метров, я обернулась и посмотрела вниз. Там была черная ночь. Над перевалом небо еще светилось красноватым светом, как затухающие угли. Еще немного, какие-то десять шагов – и мы в Псху.

Отец был бабником. С матерью они развелись, когда мне не было года, так что их вместе я не помню. С самого детства он обращался со мной как с дамой. Дарил цветы, драгоценности, водил в рестораны, подавал пальто. Знакомил меня со своими многочисленными любовницами. Маленького роста, худенький, в огромных очках, он был похож на японца, хотя никаких японцев в роду не было. Ему нравилось притворяться японцем. Дома ходил в кимоно, на стене висел самурайский меч. Возможно, именно этот меч, который я помню с детства, пробудил во мне любовь ко всякому оружию.

Как-то привел к себе двух молодых провинциалок и стал травить им истории про Японию, в которой никогда не был, про способы закалки самурайских мечей, про тюрьмы в штате Джорджия, про сжигание трупов на берегу реки Ганг. Все врал, разумеется. Девушки из тамбовской области слушали его с открытыми ртами, переводя взгляды с самурайского меча на его кимоно и на иностранные книги на полках.

Потом одна шепотом спросила:

– Вы что, бывали во всех этих местах?

– Если вы обещаете, что это останется между нами, – ответил он, – я скажу вам, кто я. Я Рудольф Абель.

Девки чуть не упали в обморок. Это происходило в 1962 году, когда Абеля-Фишера обменяли на американского летчика Пауэрса. Не сомневаюсь, что папаша тут же их обеих трахнул – вместе или по очереди, не знаю.

Зная мою страсть к оружию, подарил мне к восемнадцатилетию браунинг 1911-380. 0.380 – это калибр в дюймах. 1911 – это год, когда Джон Браунинг изобрел эту модель, а изготовлен мой пистолет был сравнительно недавно. Весил 510 грамм, и его легко было носить в сумочке.