Владимир Паперный - Архив Шульца [litres]

Сопел во сне Бард, ободранный, весь в крови, но с глупой улыбкой. Все остальные не спали. Мне улыбнулась Графиня, и я почувствовала, что ужасно ее люблю.

Он обхватывает меня за шею и начинает сопеть в ухо, а левая рука судорожно ищет, где расстегивается дубленка. Стоило ехать черт знает куда для такого тривиального занятия. Я думала, он окажется злодеем, а тут неуклюжий приставала.

– Отстань, дурачок, – я слегка отталкиваю его. – Не сопи.

Он откидывается на минуту и смеется. Потом перелезает через рычаг скоростей и усаживается рядом. Дрожащими руками пытается расстегнуть дубленку.

– Пусти, дурачок, все равно ничего не выйдет.

Он опять наваливается. Я нащупываю ручку двери, резко открываю ее и выскакиваю из машины, захлопнув за собой дверь. Он смотрит на меня сквозь стекло. Стоя по колено в снегу, хорошо, что сапоги высокие, кручу пальцем у виска: идиот ненормальный! Огибаю машину и выхожу на колею. Вокруг сгибающиеся под непомерно тяжелыми снежными шапками еловые ветки. Напоминает детский спектакль “Двенадцать месяцев”. Сегодня, кстати, 24-е – рождественская ночь там, у них.

Сквозь стекло вижу, как он роется в Графинином ридикюле и вытаскивает оттуда браунинг. Глаза у него лезут на лоб, он сует браунинг в карман, распахивает дверь, тут же проваливается в снег, матерится и бредет ко мне, высоко задирая ноги.

Мне жарко, я расстегиваю дубленку и, задрав голову, смотрю на звезды. Он подходит сзади и начинает сдирать с меня дубленку.

– Отвяжись, – раздраженно отпихиваю его.

– Убью, сука, – шипит он, вцепившись в дубленку, и только тут я понимаю, что я ему совершенно не нужна, ему нужна дубленка.

Это открытие вызывает у меня такой приступ бешенства, что я изо всех сил бью его кулаком в лицо:

– Кретин! Ублюдок! Импотент!

От неожиданности он падает, прижимая к себе дубленку, и ударяется головой о задний бампер. Я поворачиваюсь и иду по направлению к Москве. Считаю шаги: раз, два, три… Сколько, интересно, я успею насчитать, пока он выстрелит. Тридцать пять, тридцать шесть… Теперь все равно не попадет. Выстрела нет. Я иду, мне жарко от злости. Впереди ни огонька. До шоссе несколько километров. До Москвы – больше ста. Через пять минут злоба проходит, и у меня начинают мерзнуть колени, руки и уши. Вот вам и святочная история!

Я бегу, но теплее не становится. Наоборот, от встречного ветра леденеют щеки и нос. Останавливаюсь. На мгновение испытываю тепло, но тут же мороз набрасывается на меня с новой силой. Если бежать час не останавливаясь, станет жарко. Правда, до этого десять раз подохнешь. Ну что ж, зато красивая смерть – замерзнуть на лету, как птица.

Сзади шум мотора. А, скотина, совесть замучила! По мне скользит луч фар – из леса выезжает машина. Я слышу, как он со скрежетом врубает третью, потом четвертую и рвет мимо, обдавая меня снежными брызгами. Потом отчаянно визжат тормоза, и его заносит. Крутит, как волчок. Потом машина замирает. Под двумя красными огоньками вспыхивают два белых, и машина, взвывая, едет задом ко мне. Распахивается передняя дверца. Ну что ж, мы не гордые, сядем. Не глядя на меня, он так рвет с места, что нас опять чуть не занесло. Летим к Москве под ровный шум мотора.

На ноги дует горячий ветер. Меня бьет озноб. Я оглядываюсь: на полу перед задним сиденьем валяется дубленка. Мне становится весело. Перегибаюсь через спинку кресла, поднимаю дубленку и пытаюсь надеть. В машине это непросто, но мне в конце концов удается. Он не смотрит на меня и только жмет на акселератор.

– Какой же ты дурак, – говорю я и смеюсь.

Он бросает на меня быстрый испуганный взгляд.

– Ты что, не понимаешь, что если бы ты меня убил, тебя бы тут же нашли и расстреляли. А если бы не убил, я бы запомнила номер. Боже, какой кретин! – я хохочу.

Разумеется, никто бы его никогда не нашел, очередное нераскрытое убийство.

– А зачем вы со мной поехали?

– Отдай, кстати, оружие.

Быстро лезет в бардачок и отдает браунинг.

– А вам можно?

– Можно, – царственно роняю я. – Хочешь, я тебе подарю эту дубленку?

– Зачем она мне? – он пожимает плечами.

– А чего ж ты ее с меня сдирал, придурок?

– Чего-чего. А чего вы со мной поехали? Я думал, вам мужик нужен.

– Мужик! – я хохочу. – Кому ты нужен, дурачок.

Он несмело улыбается. Потом смеется. Потом мы хохочем вместе.

– Я включу? – он кивает на кассетник.

– Опять эту несовершеннолетнюю дуру?

– А у меня только одна кассета.

– Давай.

Мы летим. Ах, как здорово! У новой “Волги” хорошая подвеска, мы мягко взлетаем на бугры, и меня вдавливает в сидение, а потом куда-то проваливаемся, и тогда что-то обрывается в животе.

В Псху мы выяснили, что, во-первых, с Сухуми установлена регулярная авиалиния, во-вторых, в каждом доме стоит по туристскому отряду, в-третьих, всю еду туристы уже съели и теперь сами сидят голодные, а магазин закрыт – продавец, у которого ключи, три дня не может прилететь из Сухуми, так как перевал закрыт облаками. Мы с Шушей и Борода с Графиней пошли на аэродром узнавать, когда будет самолет. На летном поле паслись козы. Перед деревянной конурой с надписью “Аэропорт Псху” за вбитым в землю столом сидел флегматичный абхазец в шляпе и старательно укладывал нитку в крючки вязальной машины.

– Когда будет самолет в Сухуми? – спросил Борода, сурово блестя стеклами очков.

Абхазец покосился на нас и вернулся к своему занятию.

– Перевал закрыт, – и он с грохотом передвинул каретку влево. Борода подошел к нему вплотную и отчеканил:

– Нам нужно немедленно попасть в Сухуми.

– Ты русский язык понимаешь? – он с грохотом передвинул каретку вправо. Шуша дернул Бороду за рукав – бесполезный разговор.

– Если в течение часа мы не улетим отсюда, – негромко, но свирепо проговорил Борода, наклонившись к абхазцу, – я обещаю вам, что у вас будут крупные неприятности.

Абхазец взвился:

– Ты с кем разговариваешь, молокосос! А ну покинь территорию. Я тебя вообще на самолет не пущу!

– Потрудитесь обращаться ко мне на “вы”! – вдруг тонким голосом закричал Борода. – Вот мои документы, – он сунул ему в нос какую-то бумажку. Это был абонемент в бассейн, но на абхазца он произвел впечатление.

– Сегодня вечером я вылетаю в Нью-Йорк, – продолжал Борода, понизив голос, но тем же свирепым тоном. – Если я не попадаю на этот рейс, вы будете отвечать за срыв дипломатических переговоров.

Абхазец растерянно переводил глаза с одного на другого. Борода в шортах, кедах, итальянских очках, весь с ног до головы перепачканный козьим навозом, был действительно страшен. Абхазец пошел в свою будку и стал куда-то звонить. Через полчаса из-за туч, закрывающих перевал, послышалось тарахтение, и вскоре показалась маленькая стрекоза – биплан. Он покружил, выбирая место среди коз, и сел. Из него вышли двое пожилых оборванных горцев, летчик в шлеме и ярко раскрашенная русская тетка.