Оксана Васякина - Рана

Сначала я пошла в туалет. Я хотела как можно дольше оттянуть это момент. Я боялась, что открою отсек, а там пустота, которую я не хотела видеть.

В туалет была очередь.

Когда я вошла в кабинку, то сразу же ополоснула руки и лицо. Решила, что уж если я пришла сюда, то нужно и пописать: разместилась над унитазом, выдавила из себя тонкую струйку мочи и осталась висеть над ним, размышляя о том, что я буду делать, если урны не окажется на месте. Я не знаю, сколько времени я провела в этом неудобном положении со спущенными штанами, но за дверью послышались голоса, кто-то постучал в дверь. Стук заставил меня очнуться от моих мыслей, я воспользовалась салфеткой, спешно натянула джинсы и посмотрела на себя в зеркало. Свет делал меня старше, тяжелее. Я была осунувшаяся и одутловатая, словно утопленница или тяжелобольная. Уже выходя, я почувствовала, что ноги болят от напряженного стояния в полуприседе, а на ляжках горят места, в которые я упиралась собственными локтями.

Я вышла из туалета и извинилась перед женщиной, которая держала за руку маленького мальчика со скрещенными ногами. Я плыла по проходу к своему месту. Я плыла к месту, в котором не было маминого праха. Мужчина уже не спал, он рассматривал бортовой журнал на странице с рекламой нового BMW.

Я должна была решиться и, решившись, рывком открыла дверцу отсека.

Моя сумка стояла там, где я ее и оставила. Это была обычная, ничем не примечательная сумка болотного цвета. Правый ее угол оттопыривался из-за упершегося в него угла коробки от маминой урны. Чтобы убедиться в том, что это не обман, я прощупала всю сумку. Вещи были на месте, все было на месте. Под руку попалась сложенная в карман и упакованная в полиэтиленовый пакет горсть маминого золота.

Мама не нужна никому, кроме меня.

Никто даже не знает, что у меня в сумке мама. С чего бы ей пропадать.

Я летела в Москву, где у меня была нелюбимая работа и нелюбимая девушка. Нелюбимое все. Когда мама была жива, она звонила мне, чтобы рассказать о себе. Она рассказывала мне о больнице и болезненных больничных процедурах. Рассказывала о собаке, которую они воспитывали вместе с Андреем, об огороде, который с каждым годом ей становилось все тяжелее обслуживать. Жара Волгоградской области усугубляла ее болезнь, ей становилось все хуже и хуже. После долгого своего рассказа она скупо спрашивала, как у меня жизнь, и я так же скупо отвечала, что все хорошо. Я одновременно и желала, и с той же силой не хотела рассказывать ей о своем быте. Я не знала, какой язык мне подобрать, чтобы рассказать ей свою жизнь.

У меня была поэзия, которой я дорожила, но моя поэзия была черным тяжелым камнем, который невозможно было раскрыть-раскроить и принести ей вот так, как простой рассказ о походе в магазин или покупке зимней обуви. Когда я пришла работать в галерею, мы сделали большой выставочный проект про толстые журналы. В зале мы построили огромную прямоугольную колыбель. Она была красивая, казалось, что она парит над полом под тяжелым белым тюлем. Я сфотографировала инсталляцию и отправила фотографию маме на сайте «Одноклассники». Мама долго молчала, но потом спросила меня: «Что это?» Я объяснила ей, как могла, она ответила: «Ясно».

Я везла ее внутри маленькой холодной капсулы и про себя говорила с ней, я говорила, что покажу ей свою московскую жизнь. И показывала так, как если бы она была живая. Я поставила урну на свой письменный стол рядом со стопкой книг так, чтобы через окно ее не было видно. Я боялась, что кто-то может прийти и забрать ее у меня. Просто залезть в окно первого этажа и забрать.

Я люблю дорогу. Кажется, что дорога – это единственно верный способ быть здесь, в этом мире. Это пространство, в котором нет забот о месте, но есть медленное преодоление мест, захват их внутрь себя, в свою память. Память не выдает места полностью, она живет внутри, как сложная спутанная лента. Дорога – это тот регистр бытия, в котором спутница или спутник – твое единственное отражение. Если же спутника нет, то и тебя нет. Я любила путешествовать с матерью, любила ехать с ней на поезде или идти на пляж или в магазин.

Я люблю дорогу. В дороге нет пустоты, она наполнена пространствами и временем. Ты движешься, как мандельштамовский Одиссей. А когда дорога заканчивается, наступают тишина и пустота. На карте маршруты чертят красной и синей линиями, а города и места показывают точками. Путники отмечают места стоянок кнопками. На бумаге в месте остановки ткань прорывается, превращаясь в круглую с неровными краями дырочку пустоты.

Оказавшись в московской квартире, я, не разуваясь, прошла в свою комнату. Там все было вверх дном, моя девушка жила в ней, пока меня не было. Я спросила ее, почему она жила здесь, та ответила, что ей так спокойнее. Я была недовольна, мое место с моими вещами было обеспокоено ее присутствием здесь. Повсюду стояли кружки с недопитым чаем, валялись носки, за три дня кошка успела выкопать все мои цветы и рассаду – на деревянном, покрытом лаком полу валялись комки сероватой засохшей земли.

Я расчистила себе место на полу, села в куртке и обуви и начала распаковывать мамин прах. Я нервно орудовала ножницами, но ткань, в которую был зашит короб из картона, не слушалась. Руки взмокли. Когда я наконец сняла ткань, показался блестящий, заклеенный скотчем бок коробки. Я не верила в то, что там, под несколькими слоями скотча и картона, лежит прах. Я была уверена в том, что кто-то подменил его на бутылку с песком или комок влажной ткани. Навязчивая мысль о том, что я потеряла урну, мучила меня всю дорогу. Не было ни одного повода задуматься об этом, но я судорожно воображала себе, что я ее потеряла.

Остановка в пути – это пустота. Наступало время пустоты. Остановка даже самые радикальные действия превращает в рутину и скуку, ждать продолжения нашей с мамой дороги не было никакой рациональной причины. Я могла купить новые билеты в Сибирь и написать заявление на отпуск по собственному желанию. Я могла отправиться в путь хоть завтра. Но я ничего не делала. Я сидела и рассматривала урну, которая поблескивала в затемнении между книг. Я была заложницей собственных планов, составленных несколько месяцев назад.

Билеты в Сибирь я купила безо всякой задней мысли. На работе мне дали новогоднюю премию, и я решила распорядиться деньгами ностальгически. Я подписала график отпусков, согласно которому мой плановый отпуск состоится в апреле, и продумала маршрут: из Москвы в Новосибирск, из Новосибирска на самолете в Иркутск, затем автобусом в Усть-Илимск, из Усть-Илимска снова в Иркутск, а из Иркутска прямиком в Москву. Еще в конце декабря я расстелила на полу своей комнаты планер-календарь формата А2 и расписала все, что было запланировано, по дням. В списке дел были два поэтических вечера в Новосибирске (в баре «Открой рот» и областной библиотеке), посещение легендарного китчевого музея смерти, прогулка по городу, поездка в Академгородок на Обское водохранилище. С Иркутском было сложнее, там живут мамины подруги, которые участвовали в моем воспитании, и мои планы зависели от них. В Усть-Илимск же я планировала приехать инкогнито, снять номер в гостинице, побродить по городу, посмотреть на него.