Оксана Васякина - Рана

После первых двух рюмок мужчины и некоторые из женщины вышли курить. Я вышла вместе с ними. Многие спрашивали меня, чем я занимаюсь. Я не могла толком объяснить, что делаю на своей работе. О стихах я не говорила. Сказала только, что работаю на административной должности в государственной галерее. Когда они спрашивали, что именно я делаю там, я немного мялась и начинала рассказывать о том, что общаюсь с художниками, планирую и придумываю выставки. Моя работа казалась мне бестолковой и пустой здесь, и я казалась себе оторванной от них от всех. Бестелесной и чужой.

Свет был белый и большой, как если бы он был бесконечной моей болью и утратой. Но я ничего не чувствовала. Наше с мамой большое путешествие из Волжского в Усть-Илимск фактически закончилось. Но оно продолжает разворачиваться внутри меня. Как долгая ночная дорога.

Ты научила меня говорить. Ты научила меня читать. Ты научила меня писать. Ты подарила мне язык. Язык, которым сегодня я пишу о тебе. Язык, которым я называю вещи мира. Я называю землю и дерево, называю стакан, цветок и правду. Я даю оценки – это хорошо и это плохо. Все это я делаю на твоем языке.

Твой язык – очень твердый язык, он неповоротливый язык и тесный. В него с трудом попадают новые слова и вещи. Я злюсь так, как злилась ты, я чувствую, я ненавижу так, как это делала ты.

Я чувствую твоим языком. И тебя твоим языком излагаю. Излагаю твою жизнь и твое умирание, твой взгляд и твою боль.

И ни разу до этого я не обратилась к тебе. Я говорила и писала о тебе и тебя: она, мама, мать, ее. Но не писала тебе: ты . Я ни разу не обратилась к тебе. Я не посмотрела в твое лицо. И от этого тонула в тебе, как в долгой темной воде, потому что ты, не названная во втором лице, превратилась в трясину. Превратилась в темную трясину без воздуха и возможности для движения. Ты, не названная ты , стала мне могилой.

Твой язык без обращения к тебе превратился в мертвый тесный язык. Потому что ты не говорила со мной на нем, но говорила им меня. А я, в свою очередь, повторила за тобой и начала говорить тебя. Тем самым сделав из тебя вещь. Мертвую вещь, мертвую еще до смерти. И я была вещью в твоих глазах, в твоем понимании, в твоем языке.

Вспоминая тебя, твое лицо, я вижу тебя вполоборота или с закинутой вверх головой. Я помню твое ухо и твердый прямоугольник татарской челюсти. Вижу, как ты смотришь куда-то мимо, захватывая взглядом только краешек моей щеки. Вижу тебя стоящей спиной у раковины в углу. На фоне мраморных обоев твои розоватые руки двигаются быстро, ты моешь посуду или чистишь морковь. Но я не помню прямого твоего взгляда и не помню речи, обращенной ко мне. Как не помню и собственной речи, обращенной к тебе. Речи не бытовой: мама, подай ложку. Но речи разомкнутой. Речи, открытой к тебе, к тебе обращенной. Оттого ли, что я боялась, что ты заморозишь меня своим скользящим взглядом, если я вдруг приоткроюсь тебе? Оттого ли, что ты сможешь отвердить не только мою оболочку, но и мое нутро? Но ведь ты была у меня внутри, потому что я – твоя дочь.

Я была внутри тебя и после – питалась тобой. Разве я сделала тебя твердой изнутри? И если это так, и если я была причиной твоей боли, то эта боль и моя тоже, этот твой камень внутри тебя, несгоревший кусочек твоей плоти или фрагмент пуповины в моем пупке – разве это не есть тот камень, который мы вместе внутри тебя сотворили? Разве, разделившись, мы смогли бы этот камень преобразовать в наш общий тяжелый опыт? Каждая сама с собой?

Разве это возможно – быть источниками перекрестной объективации и при этом решить конфликт нашего общего внутреннего камня? Разве ты не хотела посмотреть на меня и сказать мне ты ? Чтобы разомкнуться навстречу ко мне? Разве я не хотела разомкнуться к тебе, чтобы сказать тебе ты ? Разве мы не хотели разомкнуться навстречу друг другу? Разве я не хотела разомкнуться навстречу тебе? Разомкнуться навстречу друг другу?

Разомкнуться, чтобы признать и сделать видимым наш общий камень. Не твой и не мой. Не твой камень и не твоя боль, не мой камень и не моя боль. Но наша с тобой общая боль.

Разве я не хочу освободиться от него? Освободиться, чтобы он не был тем, что определяет мои чувства и мое понимание мира? Разве я не хочу создать свой отдельный язык, язык богатый, язык разомкнутый? Язык, не отдельный от твоего, но твой язык, включающий, имеющий в виду твой язык. Говорящий с твоим акцентом, но все же мой.

Чтобы это сделать, я должна сказать тебе ты и к тебе обратиться как к равной старшей. И ты тоже можешь посмотреть на меня. Посмотри на меня. Я на собственном языке скажу: я люблю тебя , мама . На твоем языке это было невозможно сказать. Но мой язык другой, он не сложнее и не проще. Он не лучше и не хуже. На нем можно сказать: мама, я люблю тебя . Ты знаешь мой язык, потому что он – производный от твоего собственного. И ты меня услышишь и поймешь.