Александр Проханов - Горящие сады

Внезапно вперед выскочил маленький, в растрепанных одеждах старик. Забился, застонал, выкликая: «Аллах акбар!» И они, сомкнувшись тесней, стали вторить ему, глухо стеная, раскачивая туловищами, головами.

— Пойдемте, — сказал Хасан.

Волков шел, слышал глухое, настигавшее его сзади стенание.

После пережитого в нем обнаружились встречные, реактивные силы жизни, жар спал, озноб и ломота превратились в слабость и вялость. С Хасаном они подкатили в часть, и Волков собирался проститься, но навстречу шумно, нарочито не по-военному, неся под мышкой свертки, спускались Мартынов, сопровождавший его капитан и два афганца-вертолетчика из тех, с кем Волков ужинал накануне в столовой.

— Куда? — загородил им дорогу капитан. — Стой, не пущу! Мы здесь на вас засаду сделали! На рыбалку с нами!

— В самом деле, Иван Михайлович, Хасан, — мягче и деликатней, как бы извиняясь за громогласную бесцеремонность капитана, сказал Мартынов. — Сбросим немного напряжение. Ушицу сварим. А?

— Немножко то-се! — улыбался усатый молодой вертолетчик, добродушно, навыкат глядя на Волкова. И этот наивный, исполненный любопытства, благодушия взгляд после недавних ненавидящих показался столь важен Волкову, так хотелось еще и еще чувствовать его на себе, что он, несмотря на немощь, согласился:

— Поедем, Хасан.

На двух машинах они промчались по пустынному прямому шоссе, свернули на бархатно-черную равнину с ровной дымящейся пашней, ослепительно зелеными клетками рисовых всходов, слюдяным мерцанием воды и глинобитно-желтыми дувалами кишлаков. Подъехали к мутному, заросшему камышами арыку. Хасан остановил свой канареечный «фиат» у асфальта, не рискуя съезжать на грунт. А военный «уазик», расшвыривая комья грязи, скатился к воде, и из него на землю выгрузили свертки с хлебом, картошку, лук, закопченную кастрюлю и звякнувший о нее ручной пулемет.

— Давайте, други, за дело! — командовал капитан. — Вы, товарищ майор, — он кивнул Мартынову, — давайте рыбку народным саперным способом. Вы, авиация, — он повернулся к афганцам, хватая с земли чурку, — кизяков и дровишек. Вот это вот самое! Чтоб сразу нам костерочек — и баста! А я покамест сервирую ресторанный стол! — И, довольный, захохотал, выгребая картофельный клубень покрупнее.

Волков тихо побрел вдоль мутного арыка, нагибаясь, поднимая то влажный темно-серебристый сучок, то сморщенный, спрыснутый дождем овечий кизяк, подальше от голосов, бензинового и железного запаха, прикасаясь глазами, слухом, дыханием к разлитой кругом неясной, загадочной жизни, к иной природе, чуть слышному существованию земли и воды, стараясь приблизиться к ним, приоткрыть для них место в своей ожесточенной, охваченной азартом, борьбой душе. В сухих тростниках перелетали маленькие зеленоватые птички, посвистывали, трясли хохолками. Садились на гибкие стебли, сгибая метелки, отсвечивая блестящими грудками. Волков старался в их свистах, в крохотных черных зрачках, в цепко ухвативших тростники коготках разгадать упрятанное знание о природе, заслоняемой от него то броней транспортера, то энергией страсти и ненависти, в которых тонули и глохли слабый аромат потревоженной ногами полыни, голубой всплеск арыка, пронесший в себе невидимую рыбу, и тот далекий глинобитный дом, где, укрытая, недоступная для него, таится жизнь. Та, о которой говорила Марина, мечтавшая побывать в крестьянской семье, взглянуть на трапезы и молитвы, на нехитрое рукоделье, на какой-нибудь медный кувшин и истертый ковер, и собака бежит с колючкой в мохнатой шерсти, и семейная ссора, сердитый вскрик старика, возня ребятишек, вытачивающих деревянную куклу.

Он сделал круг от арыка по полю, набрал охапку топлива, сложил поклажу у клеенки с нарезанным хлебом. Чувствуя усталость и неясное телесное томление, приблизился к «уазику». Сместил автоматы. Устроился на заднем сиденье и заснул, неся в себе тихие посвисты птиц, невнятную, почерпнутую из природы печаль.

— Михалыч! — услышал он в пробуждении. Капитан несильно, но настойчиво тряс его за плечо. — Михалыч, вставай! Уху проспишь.

Волков послушно и торопливо встал. Увидел: все собрались у прогоревшего, рассыпанного костра, в кастрюле среди углей клокочет уха, небо вечернее и зеленое, солнце низкое, и в его ровном латунном свете — красное поле, дорога, глинобитный далекий дом, арык, зеленый, с красной стеной тростников, красный отсвет на стволе пулемета.

— А то, говорю, и уху и все остальное проспишь!

Капитан хохломской ложкой доставал из кастрюли куски распаренной рыбы, выкладывал на клеенку, бережно плескал спирт в стаканы. Хасан наполнил кувшин водой. Мартынов строгал хрустящие лиловые луковицы. Вертолетчики мягко улыбались, деликатно отворачиваясь от стаканов.

— Ну, давайте, други! — командовал бодро капитан. — Только стоп! Договор: о делах ни слова! Отключите — и баста! Вы, Занджир, Гафур, о своих вертолетах, самолетах — ни гугу. На замок! — Он двумя пальцами сковал себе оттопыренные губы. — Кто заведет про дела волынку, тому ложкой в лоб! — И, поясняя, довольно громко щелкнул себя по лбу хохломской деревяшкой.

Волков стукнул в протянутые навстречу стаканы. Выпил на выдохе, запивая огонь другим огнем — раскаленно-душистой, переперченной ухой, видя близкие, красные от низкого солнца лица.

— Эх, вот бывало, — говорил капитан с наслаждением, кидая в сторону колючий позвоночник, — бывало, мы, пацаны, соберемся, стырим у деда старенький бредешок — и за село, к прудам. Пробредем раз-другой, натаскаем карасей, не шибко больших, вот таких! — Он ударил себя по запястью. — Но много! И в лес, под дубы! Положим два камушка, на них противень железный, тоже у деда сопрем, разложим карасиков, и они это знаете ну как витязи в ряд золотые! Маслицем их польешь, жаришь. Да еще лучок! И до того это, други, вкусно! Всю жизнь помню!

— Это что за рыбалка, с бреднем, — не соглашался Мартынов. — Вот мы, когда я в Прибалтике служил, выезжали с семьей в субботу. Поставим у лесного озерочка палатку. Надуем с сыном лодочку. Жена покамест ужин готовит на травке, а мы выплываем и кружочки разбрасываем. Ночь такая теплая, луна, дорожка лунная по водичке. Машину нашу на берегу не видно, не знаем, куда плыть. А жена приемничек включит, какую-нибудь музычку тихонькую, и нас подзывает… Кстати, — озаботился Мартынов, — послезавтра нам выступать. Тросы не забыть проверить. А то буксировали тракторы, так два троса в автохозяйстве оставили. Надо тебе проследить.

Капитан ложкой некрепко, с почтительностью подчиненного щелкнул его в лоб, оставив мокрый след.

— Мы следим, товарищ майор! Мы за этим очень следим, чтоб о деле ни гугу!