Андре Моруа - Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

Пережил ли он тогда обращение, как позволяют думать стихи «Смиренномудрия»? Поль Клодель сомневался в этом. Для друзей мерой подлинности обращения была его «непрочность». Едва выйдя из камеры Монса, он пытается вернуть Рембо. Попытка кончается поножовщиной. Потом, после нескольких месяцев благоразумной жизни в Англии и опыта преподавания в Ретеле, начинается долгая, странная и мучительная авантюра с любимым учеником Люсьеном Летинуа [606]. Сын фермера, кто он такой? Верлен находит в нем замену Рембо, и этим все сказано. Но в апреле 1883 года Летинуа умирает в больнице «так же внезапно и тайно», как когда-то Элиза, горячо любимая кузина. Словно давнее сатурново проклятие еще раз напоминает о себе.

Горе Верлена безутешно, он ищет спасения в «былой гордости служения искусству». Мореас [607] Мореас Жан (наст. имя Иоаннес А. Пападиамантопулос; 1856–1910) – поэт-символист. – Ред. , Гюисманс, Баррес, Малларме дают ему шанс заново вступить на поприще славы. Но проклятый поэт упрям в своем намерении остаться проклятым. Найдя приют на ферме в Арденнах, он окунается в «гнусно-непристойный пьяный разгул, феерию бесчинств». Хмель пробуждает «прежние приступы неукротимой ярости». Гнев его обращается против единственного доброго гения – матери. Он пытается ее задушить: месяц тюрьмы. Вот мы видим, как он удаляется, этот странный пьяница в цилиндре, почитаемый писателями за то, чего в нем уже нет. «Тогда-то, – верно замечает Борнек, – он и становится Верленом для тех, кто еще помнит его прежний свет». Один из его сонетов подсказал Барресу название книги: «Под взглядом варваров». В 1893 году Верлен выдвигает свою кандидатуру во Французскую академию, в 1894-м он избран принцем поэтов после смерти Леконта де Лиля, чье мастерство его когда-то восхищало.

Если этот уличный Диоген, многократно описанный современниками (Анатолем Франсом в «Красной лилии», Жидом, Валери), так трогает нас, тому причина, обоснованно полагает Борнек, – не скандальное безволие, которое всегда подчеркивают, но потрясения поэта, «соединившего облик Калибана с душой и отравленной музыкой Ариэля»… И мы понимаем, что все его попытки освободиться – с помощью Элизы, Матильды, Рембо, Бога – были этапами единого пути, бесконечного, тщетного, возвышенного странствия «отважного скитальца на корабле-призраке в поисках гавани света». Корабль-призрак давно потерпел крушение. Но настоящий корабль, творчество Верлена, крепко стоит на якоре в мирном порту перед нашим взором.

Мне нравится эта книга, где рассказ о трудном пути тонко и искусно переплетен со стихами путника, мне нравится эта небольшая, но такая значимая книга.

Иные писатели при жизни пользуются незаслуженной славой, посмертного бремени которой их творчество не выдерживает. Другим, напротив, отказано в успехе, хотя, казалось бы, талант и даже гений дает им полное право на него надеяться. Но по мере того как плоть их обращается в горстку праха, им удается привлекать все большее уважение исследователей и растущую читательскую любовь. После долгой и мучительной безвестности справедливое признание перестало обходить Барбе д’Оревильи стороной лишь в старости. Сегодня, спустя сто пятьдесят лет со дня его рождения и через семьдесят лет после смерти, он наконец оценен по достоинству как один из крупнейших французских писателей XIX века.

Почему заслуги, столь очевидные, не привлекли внимание раньше? Случается, что внешняя колоритность фигуры идет на пользу писательской репутации; что касается Барбе, экстравагантность вредила его литературной славе. Современники обсуждали его рединготы, приталенные жилеты, зашнурованные наподобие корсета, накидки, плащи из грубой ткани, подбитые черным бархатом или красным атласом (одежда типично деревенская и в то же время роскошная), замечали, что его крашеные усы и волосы слишком бросаются в глаза. При этом о красоте стиля даже не вспоминали. К его умонастроениям, политическим взглядам феодала, убежденности абсолютиста и католика, лишенного христианских добродетелей, относились с улыбкой. Желая быть крестоносцем, мушкетером, повесой эпохи Регентства, шуаном, он был скорее напыщенным актером, с упоением игравшим свои роли, говорил Жюль Леметр [609] Леметр Жюль (1853–1914) – писатель, литературный и театральный критик. . Это значило пройти мимо человека, который скрывался за актером, человека, терзаемого подлинными страстями, надевшего маску денди лишь в надежде спрятать измученное лицо, постепенно, однако же, почти с ней сросшееся.

Критики, как школьные учителя, склонны к классификациям. Наклеив на писателя ярлык, они избавляются от необходимости оценивать меру его сложности. Барбе относили к писателям-регионалистам. Между тем, если и поныне очевидно, что Барбе д’Оревильи многим обязан родной почве, если усы викинга, флоберовская стать, основательная архитектура его романов, выбор фона и словаря свидетельствовали о его нормандском характере, если с Нормандией (особенно со священным треугольником: Сен-Совер-ле-Виконт, Валонь, Кутанс), с глубоко чтимым городом Каном его связывали самые тесные узы, – так же несомненно и то, что творчество этого прозаика не ограничено региональными рамками. Вполне естественно для писателя помещать действие своих романов в хорошо знакомую обстановку, с которой связаны его первые незабываемые впечатления. Но если этому писателю не чуждо величие духа – а Барбе был им наделен, – местный колорит в его произведениях обрамляет картины универсального значения. Важно не то, что Сезанн писал гору Сент-Виктуар, а то, что он стал Сезанном. Нас волнует не то, что Барбе д’Оревильи изображал ланды Лассе, а то, что он – Барбе.

Ему присвоили и другой ярлык, назвав романтиком. В этом также есть доля истины, но лишь доля. Конечно, Барбе вступил в литературную жизнь в эпоху, когда молодой романтизм кружил головы всем без исключения. Он знавал Жорж Санд времен «Лелии», Виктора Гюго времен «Лукреции Борджиа» [610] «Лелия» – роман 1833 г. «Лукреция Борджиа» – драма 1833 г. – Ред . . Он разделял с романтиками вкус к ужасному, чрезмерному. Некоторые страницы «Дьявольских ликов» и даже «Старой любовницы» чем-то напоминают «Гана Исландца». А как же иначе? Человеку свойственно испытывать влияние своего времени. Флобер, стремившийся уйти от романтизма, глубоко им проникнут. Стендаль в «Итальянских хрониках», Мериме в отдельных новеллах описанием ужасов не уступают Барбе.

Но есть два типа романтиков: романтик-лирик, неспособный холодно судить о страстях, которые им владеют, и романтик, чье самообладание так велико, что позволяет ему высмеивать собственные порывы. Ко второму типу принадлежат Байрон, Стендаль, Мериме, иногда Шатобриан и всегда Барбе д’Оревильи. Подлинного Барбе надо искать не в романах, хотя среди них есть шедевры. «Записные книжки (Memoranda)», «Дневник» и особенно «Письма к Требюсьену» – вот где откроется нам подлинный Барбе. Отлично зная об этом, он надеялся, что посмертной славой наградят его именно письма к канскому книгопродавцу, инвалиду, чья душа была ему подвластна, как клавиатура музыканту. Он был прав. Письма достойны восхищения – и смелостью мысли, и естественностью стиля.