Александр Сегень - Эолова Арфа

— Но я и тогда был осторожен!

— Она не всегда срабатывает, осторожность. Спроси у специалистов.

— Это каких таких специалистов?

— У врачей, Мурлыка, у вра-чей. Только никому ни слова.

— Так рано или поздно...

— Ты что, с ума сошел? Думаешь, я... Опомнись, Мурлыка, куда нам сейчас? Самое время покорять вершины.

Его вдруг стало почему-то подташнивать.

— Лидка, у нас это запрещено.

— Ничего, я договорюсь.

— Лида! Это нельзя, как ты не понимаешь?

— Слушай, не напирай. Надеюсь, ты на меня донос не настрочишь?

— Я не об этом. Вообще нельзя, по-человечески.

— Там еще пока не человек, а всего лишь эмбрион.

— А если это Пушкин или Шекспир?

— Или братья Люмьер. Не дави на психику, слушай, меня и так тошнит.

— Меня тоже.

— Ты, что ли, тоже подзалетел?

— Послушай меня... Как ты это взяла и все сама решила?

— Ну конечно, у вас, мужиков, всегда так. Если бы я захотела рожать, ты бы заорал, что нам надо учиться и делать карьеру. А тут я сама все решила — и ты против. Просто чтобы упереться рогом.

— Рогом?

— Ну, бревном.

— Нет, ты сказала «рогом». Объясни!

— Не придирайся к словам.

— Оговорки бывают, знаешь ли... Это точно мой ребенок?

— Слушай, Незримов, я сейчас тебе по морде дам.

— Почему не дала? Если ребенок мой, ты бы не задумываясь дала мне по морде.

— Так получи же!

— Приятная пощечина. Но если ребенок мой, то почему ты не хочешь его мне родить? Когда женщина любит, она мечтает о ребенке от любимого человека.

— Мы не просто люди, мы — творческие люди. У нас иные законы.

И потекли бесконечные споры-разговоры, новые пощечины, слезы, негодование, непонимание. Обычно все заканчивалось этим самым, но иногда Лидка дурила, убегала на Таганку и там ночевала. Встречались на лекциях и мирились. Однажды после такой ссоры она на лекции не явилась. Пришла поздно вечером в общагу, бледная, губы синие, глаза — бездонные черные дыры. Он сразу понял.

— Ёл, у нас выпить ничего нет?

— Откуда?

— Сходи в магазин, купи чего-нибудь. Водки. Ничего другого. Именно водки. И огурца соленого. С черным хлебом. Таким черным-пречерным.

Когда он принес, она спала. Ночью проснулся — сидит и одна пьет горькую водку, закусывая черным хлебом и соленым огурцом.

И весь февраль, март и апрель — сплошная черная, горькая и соленая полоса. Когда стало можно, Эол не осторожничал, зная, что теперь под ружьем заставит ее родить. Но она сказала:

— Зря стараешься. У нас уже никогда не будет. Врачи сказали.

— Тоже подпольные?

— Тоже. Да какая разница. Я и не хотела никогда. Или только лет в тридцать, когда уже расправим крылья.

— Не расправим. Потому что этого нельзя было делать.

— Да глупости. Ну Мурлыка! Глупости. Ну что ты, как бревно, уперся?

— Бревно? А может быть, рогом?

В марте Герасимов получил соответствующее разрешение, и Матадор быстренько вклеил в сценарий Ворошилова и Тимошенко. Но работать не хотелось, а Ньегес раздражал, потому что попал под подозрение. Это следовало раз и навсегда разрешить и либо продолжать с ним дружить и работать, либо порвать к чертям собачьим.

— Клянусь! Да клянусь же! — бил себя в грудь друг Сашка.

— Где же ты тогда был, когда и она пропала?

— «Где, где»? В рифме на слово «где», вот где. Я с Танькой Наумовой уединялся. С операторского.

— Точно?

— Клянусь! Муэрте! — Испанец перерезал себе большим пальцем горло. — Хочешь, у Таньки спроси!

Наумова подтвердила:

— Было дело. Только он уснул на самом интересном месте, кабальеро липовый.

Отлегло. Не он. Друг остался другом. Хоть это хорошо. Но мог кто-то другой. В каком таком углу она тогда отключилась? Он все углы обыскал. Впрочем, ведь тоже не очень соображал по пьяни, мог и пропустить один-другой угол в том дыму коромыслом.

Ненадолго отвлекла новая скандальная история с Рыбниковым. Он во всем блистал талантами, в том числе великолепно копировал чужие голоса. Обмывали апрельскую стипуху, в одной из комнат собралось человек десять, стали складываться, чтобы бежать за горючим. Коля к тому времени сидел в шкафу, уговорившись заранее с Эолом о розыгрыше.

— О, братцы, в шесть обещали правительственное сообщение, — громко произнес Незримов, глядя на будильник. Он быстро подошел к радиоприемнику, сделал вид, что включил его: — Включаю!

И Рыбников заговорил из шкафа несомненным голосом Левитана:

— Внимание, внимание! Говорит Москва. Работают все радиостанции Советского Союза. Передаем постановление Совета министров СССР и ЦК ВКП(б) о новом снижении розничных и государственных цен на продовольственные и промышленные товары. Партия Ленина и Сталина проявляет неустанную заботу о благосостоянии трудящихся масс. В отличие от капитализма, социализм немыслим без повседневной заботы государства о благосостоянии народа. Новое снижение цен — тому подтверждение. Совет министров СССР и Центральный комитет Всесоюзной коммунистической партии большевиков постановляют на всей территории Союза Советских Социалистических Республик с 1 апреля 1951 года снизить цены на продовольственные и промышленные товары в пять раз. На все без исключения винно-водочные изделия цены снижаются в семь раз. На детские товары — в десять раз. Соответственное снижение цен применить в ресторанах, кафе, столовых и остальных пунктах общественного питания. Соль и спички отныне будут выдаваться бесплатно. Мы передавали важное правительственное сообщение.

Эол первым громко захлопал в ладоши и заорал:

— Да здравствует товарищ Сталин!

— Слава Советскому правительству! — крикнул комсорг курса и тоже захлопал, а следом за ним все остальные.

— Живем, братцы! — ликовал Кулиджанов.

— Ну, кутнём сегодня! — орал Петька Тодоровский с операторского факультета, мастерской Волчека.

— Айда в магазин! — призвал Незримов и побежал вместе со всеми.

Когда бежали, Сегель усомнился:

— Слушай, Ёл, а тебе не показалось, что голос был из шкафа?

— Из какого шкафа, Яша! Тебе что, туда Левитана посадили? — заржал Незримов.

Но уже в магазине он понял, что с первоапрельским розыгрышем переборщили. Вгиковцы стали дружно орать, что выпивку им должны продать по новым ценам, в семь раз дешевле предыдущих, а закуску в пять раз дешевле.

— А соль и спички бесплатно! — возмущался Кулиджанов.

— Да что за безобразие! Зовите милицию! Не слышали правительственного сообщения? — гневался Тодоровский. — Я, между прочим, кавалер орденов Отечественной войны.

Надо было тут все и пресечь, но каков сюжет! — и Незримов, как творческий человек, не мог остановить бучу, продолжал лишь следить за происходящим.

— Ребята, это какой-то розыгрыш! — благоразумнее других вел себя Сегель. — Я же слышал, что Левитан вещал не из радиоприемника, а из шкафа.