Александр Сегень - Эолова Арфа

Да уж, кипели страсти в институте кинематографии! Вот ведь жизнь была — что ни день, то событие.

Лида продолжала дуться, да еще узнала про Алку:

— Ну ты, Незримов, и подлец же!

— Это еще почему?

— Ларионова-то расчирикала всем, как ты ей предложение делал.

— А почему это тебя так взволновало? Я же для тебя всего лишь бревно.

— Просто не ожидала, что такое бывает. Сначала одной девушке предложение, через месяц — другой. «И целы башмаки, в которых шла в слезах, как Ниобея». Обходи меня стороной за версту, Незримов, понятно?

А как еще недавно все любовались этой парой: Эол и Лида, Лида и Эол — песня! Вот уже и Новый год они не вместе встречали, и сессия проползла в прошлое. На каникулы Незримов помчался домой повидаться с отцом, матерью и сестрами, соскучился по ним безмерно. А в первое же утро, проснувшись в родном доме, вдруг сильно затосковал по Лиде. Гляди-ка, а ведь не на шутку влюбился! И ни одного поцелуя к ним еще не прилетело, вот же напасть какая. А ему жадно захотелось схватить ее и целовать, целовать...

Еле дождался возвращения в Москву. И едва начались занятия:

— Люблю тебя безумно! Не видел две недели, чуть с ума не сошел.

— Слова, слова, слова.

— Да ладно тебе Гамлетом сыпать! — Рывком схватил ее, прижал к себе, и вот вам — первый страстный поцелуй. Только бы не получить как Коля от Клары. Нет, обошлось, и Лиде явно понравилось. Тихо произнесла:

— Чтобы этого больше... — И нетвердой походкой зашагала прочь, но он догнал, развернул и снова приник губами к ее губам, ставшим еще мягче и горячее.

ВГИК ликовал: Эол и Лида снова вместе! И «Похитители велосипедов», только что вышедшие в прокат, укрепили их воссоединение.

— Вот это действительно кино с большой буквы! — восторгался Эол.

— Ну, слава богу, а то я думала, ты снова скажешь: «итальяшки».

— Они, конечно, все равно итальяшки, но этот Викторио де Пися молодец.

— Фу! Де Сика. Витторио де Сика.

— Так это одно и то же.

— Нет, ты решительно бревно! Какой ты Эол? Ты Емеля-дурачок! Опять хочешь поссориться?

— Ни в коем случае. А как ты думаешь, финал фильма трагичен или оставляет надежду?

— И трагичен, и оставляет надежду.

— Я тоже так считаю. Ведь этого Антонио могли в тюрьму упечь, и тогда совсем труба. А мальчик его спас. Мальчик вообще лучше всех в этом фильме играет. Как его? Бруно?

— Бруно.

— И мужик молодец, что не полез в бутылку, отпустил бедолагу Антонио.

— Кстати, этот Антонио бедняк из бедняков, а фамилия у него Риччи. По-итальянски значит «богатый». То есть режиссер подчеркивает, что у него есть главное богатство — жена и сын.

— Ишь ты, здорово! А ты откуда знаешь, что «риччи» это «богатый»?

— Я тут начала итальянский учить. Назло тебе, бревну неотесанному.

— Ну что ж, бревно вещь надежная, — рассмеялся Эол. — На бревне мир держится.

И после длительного поцелуя в тени парка:

— Давай вместе итальянский учить, я не против.

Но, в отличие от Кольки Рыбникова, языки Незримову противились. Лида далеко ушла в изучении итальяно, от Альп почти до Рима дотопала, а он все на границе с Австрией мялся. Хотя, с другой стороны, помогли Коле его познания? Нет, Ларионова по-прежнему крутила с Захарченко. Тот, видя страдания друга, даже предлагал:

— Ну хочешь, я ее брошу, тебе уступлю?

— Еще чего! Дурак ты, что ли?

— Скажу: бери Кольку, у него будущее большое, не то что у меня.

— А девушки разве за будущее замуж выходят? Я думал, за парней. Любят-то человека, а не его будущее. Иначе это брак по расчету, Вадик.

Рыбников как бы смирился, и они стали всюду втроем ходить — Коля, Вадик и Алла. Может, она наконец заметит, какой он интересный. Но Захарченко почему-то нравился ей больше. А над Колей она постоянно подтрунивала с жестокостью женщины, которой не нравится влюбленный в нее мужчина. Однажды Захарченко успел вовремя вернуться в общагу и вынуть приятеля из петли.

Герасимов прослышал про страдания молодого Вертера:

— Так настоящие мужчины не поступают, Коля. Женщину нужно уметь завоевывать. Прежде всего научись показывать, что она тебе стала безразлична. Ты же актер, и актер прекрасный. Сыграй охладевшего.

Тот взялся играть охладевшего. Но и это не помогало. Тут и Захарченко стал остывать к Алке: уж очень влюбчивая, то по одному великому актеру вздыхает, то по другому. Пересматривали Эйзенштейна, она вдруг влюбилась в Басманова, то бишь в актера Кузнецова:

— Что за светлые и бездонные глаза! Как небо!

И на фильм «Рядовой Александр Матросов», уже уходящий из проката, она Колю и Вадика потащила: а как же — там светлые и бездонные глаза тоже играют, капитана Колосова. Постоянные влюбленности начали Захарченко потихоньку раздражать.

Зато у Эола с Лидой никаких любовных треугольников. Подруга Бесединой Нина Меньшикова перешла от Бабочкина к Герасимову и Макаровой, Лида вместе с ней попросилась.

— Этот Чапай привык шашкой махать, только и слышно от него: «бездари! бездари! бездари!»

Теперь они бок о бок учились, теснее становились их отношения. Летом он повез ее знакомить с родителями. Матери смуглая Лида не понравилась. Отец ей в ответ:

— Не тебе же на ней жениться. Да и жить они не у нас будут, а в Москве своей. И по-моему, кстати, интересная девушка.

Там же, в Горьком, все и случилось. Пошли в кино вшестером — мать, отец, сестры Ленка и Элка, Эол и Лида. Решили уважить отцовские восторги по поводу «Кубанских казаков», но уже минут через двадцать Лидка шепнула:

— Ну что, в пятый раз этот балаган смотреть будем?

— Айда сбежим! — так и взмыл Незримов.

И тихонько улизнули:

— Мы скоро вернемся.

И не вернулись. Еле успели к возвращению отца, матери и сестер постель заправить.

С той поры Лидка стала как бешеная, всюду искала возможность. А возможностей у них кубанский казак наплакал. В общаге Сашка Матадор всякий раз так неохотно уходил погулять, будто его спроваживали на суд к Франко. Приходилось сбегать с лекций, лететь в общагу — ну что ты тащишься, Ёл! — а потом с трудом вылезать из кровати, чтобы попасть хотя бы на последнюю пару.

С Мамой и Папой строгий разговор:

— Ребят, ну вы совесть-то имейте, половину пар прогуливаете, возьмите себя в руки. — Это Мама.

— Или, шантрапа, катитесь ко всем чертям из института! — Это Папа.

Приходилось смирять пыл, но все равно:

— Ёл, я не могу больше, давай сбежим. Ёл, я изнываю! Ёооооол! Ну Незримов! Бревно, ты слышишь меня?

— Слышу, не мешай, Лидка. С последней пары сбежим.

— А я сейчас хочу.

— У тебя один трах-тибидох на уме! Сейчас важная лекция.

— Сам ты важный! Уйду от тебя.

Как же, уйдет она! Где еще такое прочное бревно отыщется?

В пятидесятом году в СССР приехал Мао Цзедун, подписал со Сталиным договор о дружбе навек, Вождь Народов передал Великому Кормчему из советской тюрьмы в китайскую бывшего императора Пу И, а Герасимов поехал снимать документальные фильмы «Новый Пекин» и «Освобожденный Китай». Макарова оставалась на хозяйстве, а с собой Папа неожиданно взял Незримова и, что вполне объяснимо, еще одного однокурсника режиссерского факультета — Яшу Сегеля. Этот, не чета шантрапе, человек геройский, на семь лет старше Эола, войну прошел, командуя взводом сорокапяток, орден Отечественной войны первой и второй степени. А до войны, в тринадцать лет, снялся в «Детях капитана Гранта», ловко карабкался по корабельным снастям: