Александр Сегень - Эолова Арфа

А ну-ка, песню нам пропой, веселый ветер,

Веселый ветер, веселый ветер!

Жуя и смеясь, слушал, как Паганель — Черкасов пел:

Капитан, капитан, улыбнитесь!

Огромная птица уносила его в свое гнездо, но выстрел индейца спасал паренька от гибели. Изнывал от жажды на плоту после кораблекрушения. Утешал сестру: «Мэри, не надо отчаиваться...» В общем, зависть однокурсников и вместе с тем уважение к заслугам доброго Яши не знали границ.

Лида бесилась:

— Я что, тут без тебя должна куковать? Откажись, не езди. Или пусть он и меня возьмет.

— Он даже Тамару Федоровну не берет. Так что предстоит испытание верности.

Выпущенный на волю темперамент Лиды пугал его. С одной стороны, потомок богов уже подустал от Лидкиной страстности, с другой — нельзя не опасаться, что она не выдержит разлуки и изменит ему. К тому же Сашка-испанец оставался в Москве, а он до сих пор не смирился, и с Ниной Меньшиковой у него так ничего и не срослось.

А в Китае ждала сказка. Почтительное отношение, гостеприимство, необычная кухня и все не такое, как у нас. Кроме разрухи. Мы еще не восстановились после Великой Отечественной, они — после многолетней гражданской войны и иностранной интервенции.

Китайцы вели разговоры о возможном совместном фильме к тридцатилетнему юбилею Гунчандана, то бишь их компартии. Но юбилей ожидался уже в следующем году, времени для подобного проекта маловато, и разговоры остались разговорами.

Немного поработав с Герасимовым, Незримов и Сегель через пару недель возвратились в Москву.

Лида горела:

— Вернулся наконец, бревно мое любимое! Гони испанца из комнаты!

Но никого гнать не приходилось. Потомственный испанский идальго Алехандро Хорхе Лукас Эпифанио Эстебан Ньегес при виде вернувшегося потомка богов хмуро пожал ему руку и сам отправился на свежий воздух.

— Признавайся, Лидка, хранила мне верность? — переводя дух, спрашивал Незримов.

— Да хранила, хранила! Хоть и нелегко мне пришлось. Каждую мне ночь снилось с тобой. Как ты выражаешься, трах-тибидох.

В конце августа двадцатилетний Эол Федорович Незримов и двадцатидвухлетняя Лидия Алексеевна Беседина вступили в законный брак. Ресторан «Пекин» с фунчозой, яйцами в сеточку, курицей Гунбао, грибами сян-гу и треугольными вонтонами; «Будапешт» с гуляшом, паштетами, паприкашем и кнедликами; «София» с мешано от агнешка, кебабчатами и брынзой на скаре; «Арагви» с шашлыками, лобио, сациви и куриными гребешками в сметанном соусе; «Узбекистан» с пловом и мантами, а также прочие московские рестораны — все вы проиграли в споре с институтской столовкой, где веселье кипело и гремело, пенилось и клубилось, а главное, денег хватило, чтобы никто не остался недовольным. Советских рублей дали Беседины и Незримовы поровну. Гости тоже добавили. Свадьба шумная, с дракой. Захарченко сказанул Рыбникову:

— Да забери ты свою Ларионову, надоела она мне!

И Коля вмазал, завязалась потасовка. Рыбникову сломали палец, заставили пойти в ближайшую больницу, откуда он вернулся с забинтованной лапой.

Герасимов и Макарова присутствовали, встречали молодых в институте, часик посидели за столом, покричали «Горько!», и Папа сказал:

— Пора и честь знать. Совет да любовь, Эолу и Лиде жить-поживать да добра наживать.

Так что драку они не застали. Родители, слава богу, тоже — часа через три после начала пиршества все Незримовы, кроме Эола, отправились продолжать веселье и ночевать в тесноте да не в обиде к Бесединым в двухкомнатную на Таганку.

Когда Рыбников вернулся, во дворе института вовсю танцевали, кто-то уже поднахрюкался, особенно Лева Кулиджанов, он даже возомнил себя тоже Рыбниковым, жаждал подраться. Но нового кровопролития не произошло. Вадик и Коля помирились, танцевали с Алкой по очереди и сразу втроем, а она говорила:

— Дураки же вы оба.

Невеста изнывала поскорее вселиться в новую общежитскую комнату, предоставленную молодоженам, и, оставив гостей догуливать, Эол и Лида с наступлением сумерек сбежали. Теперь не нужно опасаться, что кто-то внезапно нагрянет, или жалеть испанца, вынужденного где-то отсиживаться или слоняться.

Чувствуя все же какую-то умозрительную вину перед Ньегесом, Незримов наконец вернулся к замыслу «Куклы», отвлек Сашку работой. Оба горели желанием снять свою первую короткометражку.

Наконец Марта Валерьевна поняла, на кого похожа эта медсестра Татьяна. на Галину Польских. В роли той тихушницы из герасимовского «Журналиста». Особенно когда она подплыла к «стене плача» — так Эол Федорович в шутку называл стену в своей спальне, сплошь уклеенную афишами его кинодостижений. Ложась спать, Незримов как бы летел ногами вперед к своим фильмам. И его это успокаивало, он засыпал, то довольный, то недовольный прожитой творческой жизнью.

— «Разрывная пуля»... Что-то знакомое, — произнесла Татьяна. — «Не ждали»... Тоже что-то знакомое.

Тем временем пришла пора полюбопытствовать, что там протоколирует Регина Леонардовна.

— Я написала, что нам удалось остановить фибрилляцию сердца с помощью дефибриллятора. То есть, как вы выражаетесь, мы таки шарахнули этой штукой, и он ожил. То есть мы вывели его из состояния клинической смерти до наступления биологической. То есть хотя на самом деле увы. То есть биологическая смерть наступила минут за семь-восемь до нашего приезда.

— То есть не наступила, — строго произнесла Марта Валерьевна. — Запомните. Не наступила. К тому же вам тоже не нужна огласка.

— Еще бы, — вздрогнула врачиха. — Мы, знаете ли, идем, можно сказать, в некотором роде на преступление. Только ради вас, ради вашей всенародной славы, ради любви миллионов зрителей.

Она еще что-то дописала, картинно поставила точку:

— Ну, вот и все. Теперь поручаю дальнейшее вашему лечащему врачу.

Встала, подошла к усопшему, дотронулась пальцами до его руки:

— Прощайте, Эол Федорович. Если что, не обессудьте.

Господи Боже, какая великолепная, хотя и очередная эпизодическая роль для Фаины Георгиевны! Марте Валерьевне стало даже смешно, но она сдержалась.

— Пойдемте, Танюша, — кивнула врачиха и двинулась к выходу, но в дверях задержалась, обернулась и глянула на хозяйку дачи виновато.

— Что-то еще? — спросила Марта Валерьевна.

— Поймите меня правильно. Как-то нехорошо получается в отношении нашего водителя...

— В каком смысле?

— Ну...

— Вот ему-то мне не за что платить. Он не в курсе. Сидел себе там в машине. хоть бы пришел, спросил, не нужна ли помощь.

— Бедняга обременен ипотекой, на трех работах ишачит. Покуда мы тут находились, он полчасика мог поспать.

Марта Валерьевна глубоко вздохнула с укоризной, достала из шкатулки три бумажки, но на сей раз не румяные, с мостом через Амур, а сине-зеленые, с Ярославом Мудрым, протянула их Регине Леонардовне: