Луиза Фейн - Дочь Рейха [litres]

Я прорываюсь в первые ряды зевак.

– А что случилось с жильцами? – спрашиваю я у женщины, которая, не отрываясь, смотрит на пламя, держа двух маленьких сыновей за руки.

– Сбежали – брызнули отсюда, точно крысы из горящего амбара, – с кислой миной отвечает она. – Этот идиот Шлосс, – она показывает на лавку зеленщика через дорогу, – спрятал у себя баб. Мужчин забрали в гестапо.

– Мужчин? – переспрашиваю я. – Каких мужчин? Куда их повели?

Неужели я опоздала? Горький привкус желчи разливается во рту.

– Да кто ж их знает? Давно уже пора, – добавляет она и шмыгает носом. – Я уж устала жаловаться. Тут мы, а тут евреи. Один Бог знает, что они могли сделать с нашими ребятишками. Надоело уже в страхе-то жить, ужас, да и только! Вот и Шлоссу я говорю: не мути воду, не то наживешь себе неприятности. Да разве он послушает!

Я локтями прокладываю себе дорогу через толпу и бегу к лавке зеленщика.

– Злая, паршивая корова, – произношу я вслух.

Господи, только бы эта тетка ошиблась! Только бы не забрали Вальтера!

Герр Шлосс стоит, заслоняя спиной узкую боковую дверь в лавку, и разговаривает с бандой обозленных юнцов.

– Ты ничем не лучше их, если прячешь у себя этих ублюдков, – говорит один из них.

– Вышли их сюда, – требует другой.

– Это всего лишь женщины и дети, перепуганные до смерти. Нечего вам с ними делать, – твердо отвечает лавочник.

– Тогда мы выбьем тебе витрину и сами доберемся до них, – объявляет первый юнец; в руке у него тяжелая деревянная бита.

– Ну, ну, ну! – Герр Шлосс поднимает вверх обе руки. – Успокойтесь. На что они вам, эти несчастные? Будьте уверены, я сам не рад, что пришлось приютить их у себя. А куда деваться: дом у них горит, ночью идти некуда. – И он кивает на пожар через дорогу. – Утром, как рассветет, я сразу отправлю их прочь. Меня и уговаривать не надо.

Парни переглядываются.

– Утром их здесь не будет, даю слово, – твердо повторяет герр Шлосс.

– Смотри, Шлосс, – ворчит один из юнцов. – Утром мы вернемся, и, если ты нас обманешь, жди беды. – Он поворачивается к лавочнику спиной и уход ит, остальные за ним.

Герр Шлосс уже закрывает дверь, когда я бросаюсь вперед.

– Пожалуйста! – Я сую ногу между дверью и косяком. – Пожалуйста! Я хочу помочь.

Он хватает меня за руку, втаскивает в лавку и захлопывает дверь. Там рассматривает меня, удивленно подняв брови.

– Я друг Вальтера Келлера, – объясняю я. – Он здесь? Вальтер здесь?

На верхней ступеньке лестницы появляется женщина. Мать Вальтера. Я сразу узнаю ее, хотя она похудела, постарела и высохла с тех пор, как я видела ее в последний раз. Медленно она спускается по лестнице, ее платье в пятнах копоти и грязи. Слезы текут из ее глаз, оставляя на закопченных щеках светлые дорожки. За ней идет другая женщина, пополнее, за той – трое детей. Кузены Вальтера и его тетя?

– Все в порядке, герр Шлосс, – тихо говорит мать Вальтера. – Кто вы? – Она внимательно смотрит на меня.

– Я Герта Хайнрих. – (Она вздрагивает.) – Когда-то Вальтер и мой брат Карл дружили, – торопливо добавляю я. – А несколько месяцев назад я случайно встретилась с Вальтером.

– Знаю, – заявляет она враждебным тоном. – Он говорил. А еще я помню, как он был расстроен…

– Фрау Келлер, я пришла сюда не для того, чтобы оправдывать свою семью. Речь идет о безопасности Вальтера. Где он?

Она трясет головой.

– Всех забрали. – Мать оскаливается, словно загнанная в угол собака, которая не сдается, огрызается. – Мужа, сына, шурина – всех. Эсэсовцы повезли их в тюрьму, а наутро обещали отправить оттуда в лагерь. В Бухенвальд.

В глазах у меня темнеет. Я его подвела. Пол уходит из-под ног, и я обеими руками вцепляюсь в перила, чтобы не упасть.

– Я ходила в гестапо, но меня оттуда выгнали. А ведь они ничего плохого не сделали. – Она плачет, поднимая руки к искаженному болью лицу. – А Вальтер! Он ведь должен был ехать в Англию, начать там новую жизнь, жениться, быть счастливым. А что теперь? Как я их оттуда вытащу?

В бессилии я опускаюсь на нижнюю ступеньку лестницы:

– Не знаю.

Что же я наделала? Почему не пришла раньше? Надо было найти возможность выскользнуть из дома сразу, как только я прочла тот страшный приказ. Прячу лицо в ладони. Вижу Вальтера, его улыбку, глаза. Кажется, даже чувствую его запах, теплый и нежный.

– Дети напуганы, – продолжает фрау Келлер, и я поднимаю голову. – Нам некуда идти, только в еврейский дом, утром. У нас не осталось ничего, кроме одежды, которая на нас. Теперь, даже если Вальтера освободят, нам все равно нечем будет заплатить налог и он не сможет уехать. Все, что у нас было, пропало. – Ее голос дрожит, дети начинают плакать.

Окружив меня, они смотрят испуганными, отчаянными глазами.

– Простите, – бормочу я.

Никогда в жизни не чувствовала себя такой беспомощной.

Смотрю на часы. Долго не могу понять, что они показывают. Наконец соображаю: меня нет дома уже больше двух часов. А пока я туда доберусь, пройдут все три.

– Я должна идти.

Все молчат, когда я подхожу к герру Шлоссу. Он, также молча, отпирает передо мной дверь.

– Я не такая, как мой отец, – говорю я им, уже перешагнув порог. – Совсем не такая.

Стараясь не шуметь, я открываю заднюю дверь нашего дома и прошмыгиваю внутрь. В коридоре тем но, и на миг во мне просыпается надежда, что, может быть, мне повезло и они уже легли спать. Но тут в конце коридора возникает силуэт, и мамин голос, пронзительный и громкий, разрывает тишину.

– Где ты была, черт тебя побери?! – Она подбегает, вцепляется в мои плечи худыми, длинными пальцами, неожиданно сильно встряхивает и кричит мне прямо в лицо. – Ты глупая, бестолковая девчонка! Тебе же запретили выходить. Я обзвонила всех, кого могла, но никто о тебе ничего не слышал, – выпаливает она на одном дыхании. – Я позвонила отцу, я уже собиралась звонить в полицию!

Мы выходим в прихожую, и тут я вижу Берту: ее испуганное лицо в слезах, руки трясутся. Меня охватывает стыд.

– Прости меня… – говорю я каркающим голосом.

Мой язык сух как наждачная бумага. Я падаю на скамью. Вальтера не предупредила, Берту подвела. Мне становится страшно за нас обеих: что с нами будет, когда узнает папа?

– Посмотри, в каком ты виде! Вся в саже, в грязи. А это что, кровь? Хетти, от тебя пахнет… дымом!

Она дает мне пощечину. Резкую, злую. Я подношу руку к щеке.

– Хетти? – В голосе мамы звучит не только гнев, но и тревога.

– Мне надо воды.

– Берта, пожалуйста. – Положив руки мне на колени, мама опускается на корточки, заглядывает мне в глаза, но я отворачиваюсь. – Не понимаю, за что ты так со мной? Я потеряла сына, я не могу потерять еще и тебя. – И стискивает меня в объятиях.

Берта приносит стакан воды. Я выпиваю ее залпом. Вода, прохладная, освежающая, бальзамом льется в мое обожженное горло. Потом кухарка протягивает мне смоченное в горячей воде полотенце, чтобы я могла обтереть грязь и копоть с лица.