Луиза Фейн - Дочь Рейха [litres]

– Ты можешь идти, – холодно говорит ей мама. – Утром поговорим. Сейчас у меня нет сил.

– Да, фрау Хайнрих. – Берта шмыгает носом и идет к лестнице.

– Что она тебе сказала? – спрашиваю я, когда Берта нас уже не слышит.

– Что отправила тебя к фрау Вебер через улицу, попросить немного имбиря, потому что у нас закончился. Ты пошла и не вернулась. Берта с ума сходила от тревоги, но она не должна была использовать тебя как прислугу, даже в отсутствие Ингрид.

– Это неправда, – быстро говорю я. – Она меня покрывает. Я солгала ей. Сказала, что у нас закончился имбирь, чтобы она послала меня к соседям. Это был предлог выйти из дому. Берта ни в чем не виновата, мама. Это моя вина.

– Но зачем? – Потрясенная, мама сидит передо мной на коленях и раскачивается взад и вперед. – Папа прав, ты действительно стала какой-то дикой. Если бы не Карл… Я плохо смотрела за тобой.

– Нет, мама. Ты тут ни при чем. – Я скручиваю полотенце, которое до сих пор держу в руках. – Просто я ненавижу сидеть тут, в четырех стенах. Как в тюрьме. Я тоже хочу сражаться за Германию. Нечестно, что все веселье достается мальчишкам.

Мама смотрит на меня с отвращением:

– Вот как? И ты из-за этого сбежала? Подвела Берту, а все потому, что тебе хочется драться, как глупому мальчишке? Папа запретил тебе выходить. Ты нарушила его прямой приказ, Герта. Что за бес в тебя вселился? – В ее глазах я снова вижу гнев. – Отправляйся к себе, вымойся, переоденься и ложись спать. Папа вернется и решит, что делать с тобой и с Бертой.

Я запираюсь в ванной, где так долго скребу себя мочалкой, что кожу начинает саднить. Стоило мне остаться одной, и все ужасы минувшего вечера нахлынули на меня с новой силой. Убийство того старика, грабежи и пожары на улицах Лейпцига… Я ничем не смогла помочь Вальтеру. Скорее даже наоборот, подвела. Отчаяние его матери и двоюродных братьев. Что, если папа узнает, где я была? А Берта, что с ней теперь будет? В любом случае это моя вина. Это я разрушаю и порчу все, к чему ни прикоснусь. И я начинаю хохотать. Раньше думала, что рождена для великих дел. Что не такая, как все. Вот дура-то! Люди, хорошие люди, такие как Вальтер и Берта, рискнули ради меня всем, а я? Я, со своей непроходимой глупостью, подвела их, когда они больше всего во мне нуждались.

Много позже я поднимаюсь на верхний этаж. Под дверью в комнату Берты видна узкая полоска света. Я тихонько скребусь. Тишина, потом дверь приоткрывается, и в щели появляется лицо Берты.

– Мне очень жаль, что все так вышло, – шепчу я.

– Да, – сухо отвечает она.

– Его увезли в концлагерь.

– Мне тоже жаль.

Мы смотрим друг на друга.

– Идите спать, фройляйн Герта.

Вряд ли я когда-нибудь смогу спать. То, что я видела сегодня, преследует меня. Как могут люди творить такое? Природа жестока, но на такое зверство способен лишь человек. Не важно, в какого бога мы верим, к какой расе принадлежим и откуда мы родом; не важно, какой у нас цвет волос и глаз, какая форма носа и размер ноги – все мы всё равно люди. Мы страдаем и радуемся, тоскуем и любим одинаково. У каждого из нас есть свои надежды и мечты, семьи, друзья и любимые. Так почему же одни люди столь чудовищно слепы и топчут других, как вещи, брошенные на дороге? А ты, Вальтер? Стоит мне закрыть глаза, и я вижу, как ты, избитый до полусмерти, умираешь на грязной, холодной земле. Пожалуйста, Вальтер, не умирай.

Всю ночь я провожу в тревожном полусне, вздрагивая от каждого шороха: папа пришел. Но под утро меня осеняет: он не придет. Строчки того ужасного письма снова встают перед моими глазами: операции против евреев… подготовка к арестам… концентрационные лагеря. Конечно, он же всю ночь провел на улицах, следил за исполнением приказов: еврейских мужчин в кутузку, а тем, кто сопротивляется, пулю в лоб. Или хуже: забить ногами до смерти и бросить на мостовой как кучу ненужного тряпья.

Вздрогнув, я утыкаюсь лицом в подушку, а уши зажимаю ладонями, чтобы не слышать и не видеть ничего вокруг. Но мозг продолжает работать.

Если отец не пришел домой, то где он может быть?

И вдруг я вскакиваю: сон как рукой сняло, голова работает четко и ясно.

Мы с мамой завтракаем, когда в столовую врывается раскрасневшаяся Ингрид, на ходу завязывая фартук.

– Извиняюсь за опоздание, фрау Хайнрих, – хриплым голосом говорит она. – Сначала автобус задержали, потом, пока мы ехали через город, нас останавливали на каждом шагу. Я даже позавтракать не успела, – продолжает она с улыбкой; щеки у нее горят румянцем, прическа, обычно гладкая, растрепалась. – Слава богу, я не каждый день так езжу. Все-таки лучше, когда живешь там же, где и работаешь.

Мама приглашает ее позавтракать с нами: в отсутствие папы она часто так делает.

– Ой, вот спасибочки! – Ингрид накладывает себе на тарелку еды из блюд, которые выставила на буфете Берта, и садится за стол.

Самой Берты с утра нигде не видно. Зато Ингрид, по-прежнему румяная, веселится за двоих. Ее глаза то и дело перебегают с меня на маму и обратно, голос срывается от возбуждения.

– Слышали, что тут было прошлой ночью? – спрашивает она и, не дожидаясь ответа, продолжает: – В автобусе только об этом и разговоров. По Голису собрали всех жидов – мужиков, баб ихних, ребятишек, всех – и привели сюда, к зоопарку, а там согнали со ступенек прямо в реку! Подумать только, в ноябре, ночью! – Переведя дух, она откусывает кусок хлеба с маслом и жует, энергично работая челюстями и плотно сжав губы. – Так вот, загнали их, значит, как стадо, прямо в воду и несколько часов не выпускали!

– Господи! – восклицает мама и наливает себе еще кофе, давит в пепельнице окурок сигареты и тут же закуривает следующую.

– Люди говорят, мол, так им и надо, по заслугам за их грязные делишки. – Ингрид откусывает еще кусок бутерброда и переводит взгляд на меня.

– А что потом? – спрашивает мама.

– Понятное дело, тряслись, как овечьи хвосты, от холода. Баб с детьми отпустили. Мужиков, говорят, забрали в лагерь. Вы только подумайте! Собрать такую толпу людей и – в воду! Кому только в голову такое пришло, а?

– В самом деле, – бормочет мама, встает, подходит к приемнику, поворачивает рычажок.

Столовая наполняется треском радиоэфира.

– А еще я слышала, – с заговорщицким видом обращается ко мне Ингрид, – что всех, кто им помогает или сочувствует, ловят и тоже отправляют в лагеря! Представляете, фройляйн Герта?

– Я…

На мое счастье, громкий голос из радиоприемника заглушает все прочие звуки в столовой.

– …Терпение германского народа истощилось. События прошлой ночи не были ни организованы, ни подготовлены. Выступления во всех городах Германии происходили спонтанно. Инициаторами волны насилия были сами евреи. Но они просчитались. Германский народ долго терпел, но в конце концов ответил им со всей силой накопившейся ярости. И этот просчет дорого обойдется самим евреям. Они заплатят за все причиненные ими убытки. Всего им придется раскошелиться на миллиард марок. Еще шесть миллиардов страховки за разграбленные магазины, сожженные синагоги и дома выплатят страховые компании, но ни гроша из этих денег не осядет в карманах преступников. Двадцать тысяч из них арестованы и останутся в заключении до тех пор, пока не обдумают свое поведение как следует.