Алексей Винокуров - Темные вершины [litres]

– Может, и не сможешь, но попробовать-то стоит, – не унимался Василий. – Иначе чего ради ты вообще тут появился, зачем тебя судьба так высоко вынесла? Только для того, чтобы мордой в грязь ткнуть? Ты, конечно, не Христос, не Будда, не Моисей даже, но все-таки человек. А ведь этот – урод, зверь, скотина последняя, он ведь вобьет в землю, в асфальт закатает то немногое живое, что тут еще осталось по недосмотру. Останови его, Максимушка, только ты теперь можешь…

Он это все понимал, понимал и соглашался в глубине души. Но одно дело – соглашаться и совсем другое – стать против потока, против уничтожения, смерти, а душа плачет, а плоть трепещет, ей страшно, не хочется ей. Уж лучше спрятаться, закуклиться, закрыться, как устрица в своей раковине. Да разве он не дотянет, не доживет жизнь так? Какая бы ни была, а своя, своя, другой ведь не будет, тем более что врачи везде нужны, так что не пропадет он, не умрет с голоду, проживет.

Да и потом, по-хорошему если, почему это он должен все останавливать? Ведь Мышастый – не ему, Бушу, базилевс, он всему народу базилевс, он народом будет править, его в землю втаптывать. Почему же народ безмолвствует? Или нет, не безмолвствует – еще хуже, встречает его криками восторга?

– Народ любого встретит криками восторга, любого, на чьей стороне сила и право, – негромко говорил Василий. – Иногда нужно идти поперек народа, чтобы он, народ, выжил. Но уж, конечно, ответственность придется брать на себя, тут уж ничего не сделаешь. И если провалишься, ты один будешь кормить тюремных крыс, один будешь болтаться на виселице, тебя одного предадут анафеме на веки вечные, народ тут будет ни при чем, и никто тебе тут не помощник. Так что решайся, базилевс, решайся, пока не поздно.

Мышастый же тем временем продолжал бубнить, постепенно ускоряясь, шел к концу, договаривал присягу. Секунда-другая еще, и все, уже будет поздно, ничего не вернешь. И очень хорошо, и не надо, и хватит с него, доживет так…

Мышастый умолк. Убрал руку с книги. Вот и все. Всему конец.

Отворачиваясь трусливо, краем глаза Буш ухватил лицо старого рыцаря, точнее, не лицо, только часть его – нос, глаза. И в глазах этих не было ни презрения, ни осуждения, ничего – одна печаль, но печаль столь великая, нестерпимая, какой он ни видел до этого нигде и никогда.

И он не выдержал этой печали, не вынес стыда. Махнул все-таки рыцарям из Ордена, которые стояли вокруг него дозорным кругом, чтобы, случись чего, не добрались бы до него хранители, подал условленный знак. В один миг они растолкали толпу и подняли его вверх, на плечи, и он виден стал всей площади, и вся площадь стала видна ему. Василий бросил ему вверх радиомикрофон, он поймал его в кулак, прижал ко рту.

Площадь застыла, не успев грянуть аплодисментами. Зато грянули динамики, спрятанные на крыше ближнего задания, загрохотали не хуже, чем официальные, телевизионные. Звук потянулся к трибуне длинный, тонкий, взвизгнул и затих.

– Мышастый, стой! – сказал Буш.

Это уже было лишнее. Мышастый, углядев его со своей трибуны, и так замер как вкопанный, все в нем остановилось – руки, лицо, взгляд, даже медали не звенели на белоснежной мундирной груди. Замер бессмысленно красивый Хранитель, застыл и Хабанера, только на сером, усталом лице его вдруг скользнула тенью злая улыбка.

– Ты узурпатор, Мышастый, – продолжал Буш (эх, где наша не пропадала, вывози, нелегкая). – Ты узурпатор и негодяй. Ты убил триумвира Чубакку, ты пытался убить меня, шантажом и угрозами ты подчинил триумвира Хабанеру…

При этих словах стоявший на трибуне Хорхе Борисович улыбнулся, как будто услышал что-то необычайно приятное, и кокетливо помахал толпе на площади.

– Ты решил не останавливаться ни перед чем, лишь бы отобрать власть, – продолжал Буш. – Меж тем законный базилевс я, и последний ребенок на площади знает, что это так. Ты зашел слишком далеко, и я тебя остановлю. Я ваш базилевс, люди. Верьте мне. Я приведу вас к свободе, счастью. Только слушайте меня, верьте мне, следуйте за мной…

Толпа начала скандировать:

– Ба-зи-левс! Ба-зи-левс! – сначала неуверенно, но потом все громче и громче.

Скандирование превращалось в грохот, горный обвал. Все взгляды теперь направлены были на базилевса, юпитеры поймали его в перекрестье лучей, казалось, он не просто освещен, но сам источает свет. И чем яснее был виден Буш на плечах рыцарей, тем больше стушевывался, мельчал, размазывался грязной тенью на трибуне Мышастый. Казалось, еще секунда-другая, и он окончательно растворится, исчезнет, перекинется в крысу и провалится сквозь землю в ближайшую смрадную дыру…

Но тут случилось чудо. Откуда-то из пустоты выпорхнула серебристая бабочка, облетела дважды вокруг застывшего лика Мышастого, замерла в воздухе, трепеща. От нее отслоилась еще одна, потом еще, они запорхали в воздухе, делясь и умножаясь, и вот уже все лицо Мышастого скрылось в мерцающей тьме.

– Взять его! – рявкнула тьма. – Он не настоящий базилевс, он террорист, он заговорщик!

Люди медленно поворачивались к Бушу. На лицах их лежало странное оцепенение, глаза бессмысленно смотрели в одну точку.

Василий чертыхнулся.

– Только не это!

Буш посмотрел на него сверху вниз, он все еще стоял на плечах рыцарей.

– Что происходит?

– Гипноз фараона, – проговорил Василий. – Подчинение толпы, воздействие высшей ступени.

Люди на площади медленно, покачиваясь и мерцая, двинулись на Буша. Вразвалку, словно на палубе корабля, шли на него суровые рабочие, хипстеры, зверообразные футбольные фанаты, полузабытые хиппи и готы, не умершие в своей срок, фашики, скины, провинциальные учительши и неуемные аграрии в лохмотьях и сотни, тысячи иных, кого и не перечислишь теперь. Они шли медленно, но неуклонно, наступая, тесня, стремясь раскатать, раздавить, втоптать в неровный булыжник древней площади. Окружившие Буша кольцом рыцари ощетинились, встали, уперлись, пытались удержать толпу.

Неожиданно им это удалось. Инертная, безвольная, подталкиваемая только чуждой внешней силой, столкнувшись с сопротивлением, толпа заколебалась, потеряла цель, затопталась на месте.

Бабочки вокруг головы Мышастого танцевали смертельный танец, ускоряясь все больше и больше.

– Убить его! – проревела в микрофон сияющая тьма. – Разорвать, уничтожить!

Встрепенувшись, толпа снова пошла вперед. Теперь в глазах людей, помимо оцепенения, жила еще и ненависть. И ненависть эта безошибочно вела их к жертве. Они давили, теснили, рыцари Ордена изнемогали, сопротивлялись, использовали силу, били отравленными дротиками, тормозили людей взглядом, тайными словами пытались вырвать из-под власти гипноза…

Но все было тщетно. Кольцо вокруг Буша сужалось, еще минута – и их затопчут.