Игорь Рыбинский - Графиня Монте Карло

— Хорошо, — согласилась Аня, — будем лечиться и думать о перемене места работы.

Доктор наконец осмелел, стал даже проникновенно заглядывать в лицо Ане — глаза у него были тоскливые. Уходить ему явно не хотелось. Но такой улыбки, как у Филиппа, не было ни у кого и не могло быть.

Разговор происходил, конечно же, в отдельной комнате, и Любовь Петровна не могла его слышать. И потому Аня очень удивилась, когда мать сказала ей:

— Может быть, мне из школы уйти?

И тут же стала рассказывать, что одна женщина, которая еще совсем недавно преподавала в их школе биологию, нашла замечательную работу — она убирает один офис. Приходит на работу два раза в сутки: вечером на полтора часа и утром часа на три. Правда, шесть раз в неделю. Но в школе тоже шестидневка, только в школе меньше девяти часов в день не получается, а в офисе в два раза меньше, зато зарплата в полтора раза больше.

— Ну ты же любила и школу и учеников, — удивилась Аня, — как это все бросишь?

— А зачем сеять разумное, доброе, вечное, если жизнь удобряет все это навозом?

Воистину, чтобы стать философом, надо заболеть! Но болезнь, судя по всему, испугавшись маминого настроя и активной жизненной позиции, начала отступать.

— Ну все, — сказала как-то Любовь Петровна вернувшейся из университета дочери, — со школой покончено, на новую работу уже устроилась, с завтрашнего дня приступаю.

— Мама, — взмолилась Аня, — но доктор сказал недели три как минимум в постели надо лежать!

Но Любовь Петровна только руками замахала: мол, я лучше знаю, болит у меня что или нет. И потом, она сейчас столько денег будет получать, что они скоро на новую квартиру накопят.

Может быть и так, но Виолеттиному мужу осталось сидеть на казенных харчах всего три дня. Соседка вела себя спокойно, но смотрела грозно, как Немезида — богиня возмездия, сверкала очами, несмотря на припудренный синяк под одним из них — результат безумной страсти, на которую ее подбил Жердяй, лучший друг Бориса: однажды утром Виолетта отказалась бежать за пивом.

Настоящий мужской шовинизм — если куда и посылать богиню, то только за пивом. Но ни один мужской шовинист даже не догадывается, что каждая женщина отвечает взаимностью не его страсти или словам о любви, а собственной мечте о спокойном и тихом счастье. А если и мстит за обманутые надежды, то всему миру сразу, всем окружающим, особенно если ближе всего к ним — молодые и красивые женщины.

Но Аня не думала об этом: ей просто хотелось уехать из дома, который перестал ее согревать, — не только ее, но и маму. Она еще раз посетила риэлтерскую фирму и подписала даже договор, но агент, который беседовал с ней прежде и принял сейчас, сказал:

— Вносите деньги в кассу. Тогда получите кучу вариантов, выбирайте любой и хоть сразу въезжайте.

Времени на раздумья оставалось мало, а денег не было вовсе. И тогда Аня вспомнила об Оленьке Судзиловской.

Они не были подругами, познакомились в экскурсионном бюро. Оленька тоже возила французов, но предпочитала итальянцев, утверждая, что те не такие жадные. Итальянский она знала плохо, но уверяла, что для общения с жителями Аппенин достаточно пятисот слов. Сама же она обладала гораздо меньшим словарным запасом и была уверена, что Петрарка — это марка вермута. К выбору групп она тоже подходила с особой тщательностью.

— Сколько в группе мужиков? — спрашивала Оленька менеджера.

— Бабье царство! — кривилась, когда слышала, что треть туристов женщины.

Но даже узнав, что состав группы мужской, интересовалась социальным статусом каждого из прибывающих.

— Есть бизнесмены, инженеры, два адвоката, зубной врач и даже агент.

— Какой еще агент? — не понимала Судзиловская.

— Не знаю, — равнодушно отвечал менеджер, — здесь так написано.

Оленька была высока, стройна, хотя и полновата немного, зато умела хлопать накладными ресницами, отгоняя мух, и вытягивать губки пухлой трубочкой, изображая задумчивость.

После двухсот граммов виски иностранцам это очень нравилось.

Когда заканчивался ужин и по распорядку дня интуристам полагалось свободное время, Оленька прощалась с группой до следующего дня, желала всем удачно развлечься, а потом говорила, что если кого интересуют тихие местечки с невинными шалостями, адресов которых нет в туристических проспектах, то она может подсказать. При этом таинственно смотрела на заранее выбранную жертву, предварительно изучив его социальный статус по анкете, а также умение расставаться с зарубежными банкнотами во время посещения магазинов и сувенирных лавок. Намеченная жертва сама подплывала к пасти акулы экскурсионного обслуживания и просила показать что-нибудь позлачнее. Как правило, ему показывалась Оленькина квартира с огромной, три на три кроватью и зеркальным потолком. Судзиловская везла гостя домой, прижимаясь к нему на заднем сиденье такси, рассказывала выученную наизусть, как экскурсию, речевку о своем глубоком внутреннем мире, а ночью она складно и громко выкрикивала итальянские слова любви и страсти. Нельзя сказать, что начальство ничего не знало о путешествиях во внутренний мир Оленьки, но за определенные отчисления из ее гонораров делало вид, будто миру внешнему наплевать на все происходящее за пределами отеля или экскурсионного автобуса.

— Сколько тебе нужно? — улыбнулась Судзиловская своему отражению в зеркале, приглаживая бровь.

Брови у нее были несколько широковаты, но высокие, что очень нравилось современным иностранным кавалерам.

— Полторы тысячи? Всего-то? Ой, господи!

Оленька вздрогнула и отшатнулась от зеркала, прижав руку к не очень пышной груди.

— Думала, прыщик на носу вскочил, а это зеркало такое. Полторы тысячи? Как ты думаешь: есть смысл мне силикон поставить? Хотя нет: мужики импортные любят все натюрель.

Аня уже пожалела, что приехала к ней: ведь знала, чем Судзиловская зарабатывает, и просить у нее — значит одобрить это занятие.

— Полторы, а может, тебе больше дать?

— Я, пожалуй, пойду, — произнесла, поднимаясь из кресла, Аня.

— Да погоди ты, — помахала пальчиками Оленька, — смешная сумма. Ты бы сама могла за неделю больше зарабатывать. Я, например, цену никогда не называю. Мне как-то один испанец рублями заплатил. Он курс перепутал, думал, что рубли с их песетами один в один. Дал мне пятьдесят тысяч, предполагая, что это четыреста баксов. Ты представляешь? На следующий день он отвел меня в Эрмитаже в закуток в гардеробе, знаешь, есть такой и говорит: «Я, кажется, ошибся: в пять раз больше Вам дал». Ты представляешь? Я даже заплакала, слезы потекли, натюрель. «Это я в Вас ошиблась! Думала: Вы настоящий мужчина, а Вы такой как все — растоптали меня, унизили, надругались надо мной».