Игорь Рыбинский - Графиня Монте Карло

— Я хочу поднять тост за здоровье великого вождя всех народов, вдохновителя и организатора всех наших побед, любимого Иосифа Виссарионовича Сталина!

Он еще только орать начал, а все уже догадались что к чему, загремели стульями, поднимаясь. Первыми вскочили пьяные лейтенантики, а потом и мужики, и бабы. У всех лица радостные, одухотворенные. Капитан обвел всех взглядом и говорит:

— Наполните свои бокалы, товарищи!

Вдруг отца моего заметил:

— А ты чего расселся?

— Я, товарищ капитан, стоять не могу — у меня колено в Берлине прострелено.

— Да за такой тост, да за товарища Сталина безногий встал бы и выпил.

— Вот пусть он и встает, а я вообще непьющий.

Сразу тишина наступила, капитан с лица сбледнул, молча вышел из-за стола и к нам направился, на ходу расстегивая кобуру. Подошел, достал «ТТ» и тихо со злостью говорит:

— Если не встанешь и не выпьешь за товарища Сталина, то я сейчас на этом месте тебя и твоего щенка пристрелю!

Отец вроде и не смотрел на него, но как-то быстро схватил его за запястье, рванул на себя и тут же выхватил пистолет. Потом оттолкнул капитана, а тот на ногах не удержался и полетел через табурет. Отец вынул обойму, швырнул пистолет на офицерский стол, звякнула разбитая бутылка.

И вдруг капитан заорал:

— Хватайте, товарищи, гада. Это ведь шпион! Лазутчик вражеский.

Все и бросились к нам. Отец успел толкнуть меня к двери: «Дуй отсюда, сынок!» и стол перевернул под ноги тем, кто на нас летел. Потом был суд и приговор: двенадцать лет за нападение на офицера и завладение его оружием…

— Кошмар, — прошептала Аня, — невинного осудили.

— Время было такое, — объяснил Шумахер, которому самому было не более тридцати лет.

— А сейчас что? Другое? — возмутился Саша, — сколько пацанов ни за что парятся!

Константин Иванович потрогал было лацкан, но потом просто сказал:

— А вы, мальчики, могли бы помолчать — я еще не закончил.

Потом погладил по руке девушку и продолжил:

— Слушай, добрая душа. Отца я больше не видел. Некоторое время спустя стал получать от него редкие письма. Но было ощущение, будто он рядом и оберегает меня. Когда попал в передрягу и привели меня — двенадцатилетнего сами знаете куда, зашел в духоту и смрад, куча взрослых мужиков на меня смотрит. «Кто таков?» — спрашивают меня. «Костя Шарманщиков», — отвечаю. Тут все сразу замолчали, а уважаемый урка со стажем уступил мне свое место, лучшее — у окна, за которым остались и свобода и детство.

Аня смотрела за окно: автомобиль стоял у подъезда ее дома, но почему-то не хотелось вылезать. Что ее беды по сравнению с тем, что случилось с этим человеком — это все мелочи, ведь главное, что у нее есть мама, есть любимый человек и любовь ее небезответна. Есть дом, а не казенная кровать в переполненной камере.

— А Вас-то за что, Константин Иванович? — прошептала она.

— Отец подарил мне трофейную губную гармонику. Учил играть на ней. А когда его уже осудили, я с гармошкой своей и вовсе не расставался. В детдоме ли, на улице, но играю на ней и кажется, будто отец рядом. Однажды вечером сижу на куче разбитых кирпичей, пиликаю себе, пытаюсь исполнить песенку про Костю-моряка «Шаланды полные кефали в Одессу Костя привозил…» А тут как раз милиционер проходит мимо под ручку с дамой в крепдешиновом платье. Подходит ко мне, руку протягивает: «Ну-ка, пацан, дай поглядеть». Я отдаю ему гармонику, он поглядел, вытер ее о свои галифе, к губам поднес, дама его хихикнула. Милиционер еще раз вытер гармонику о галифе и положил ее в нагрудный карман гимнастерки. И пошел прочь. Я бегу за ним: «Дяденька, отдайте! Дяденька, это подарок отца! Дяденька!» Плакать даже начал. Он остановился, руку к карману протянул, я к нему подошел, но он меня за ухо схватил, развернул и коленом под зад пнул. Грохнулся я в грязь. Вскочил: «Ну погоди, гад!» И побежал к куче кирпичей. Схватил обломанную половинку, догнал милиционера. «Стой, — кричу, — отдай гармошку, гад.» Он оборачивается, рожа красная от водки, злости и от жадности!

— Кого ты гадом назвал, сученок?

И кобуру расстегивает.

— Верни мою вещь, гад, — шепчу я и уже прошу: — пожалуйста!

Но тот усмехается, по кобуре ладонью хлопает и говорит своей крале:

— Погодь, Муся, я сейчас этого ублюдка вслед за его папашкой отправлю.

Значит, знал, чей я сын. Но ублюдком он меня зря назвал. Отец мне говорил, что моя мама была самая красивая и добрая, самая умная и образованная, только очень больная — умерла, когда меня рожала.

— Что, ублюдок, — повторяет мусор, — в кутузку захотел?

И тогда я с размаху ударил его половинкой кирпича по морде. Он рухнул как подкошенный. Муся его завизжала и драпанула — только стрелки на ее чулках сверкали. Я наклонился, вынул из кармана синей гимнастерки губную гармошку и побежал к себе в детдом. Ночью за мной пришла целая толпа, подняли с постели, обыскали одежду и постельное белье. Но я гармонику еще вечером приятелю отдал, попросил припрятать, а потом мне прислать, если получится.

Он замолчал. За окнами автомобиля сыпал мелкий дождик, сыпались сверху желтые листья и прилипали к мокрым стеклам.

— Рубли полетели, — вспомнил Саша.

Рядом медленно проехал автомобиль, поблескивая зеленым перламутром своих боков.

— Мне пора, — тихо произнесла Аня.

— К Вам приехали? — догадался Саша.

Аня кивнула, взялась за ручку двери, но в последний момент, уже приоткрыв дверь, обернулась и, наклонившись к старику, поцеловала его в щеку.

— До свидания.

— До встречи, — шепнул Константин Иванович.

И, придержав ее руку, погладил ее ладонь.

Дверь захлопнулась, девушка сделала шаг к поребрику, вступила на тротуар, и в этот момент оконное стекло «мерседеса» поползло вниз. И почти сразу оттуда донеслись негромкие, едва различимые звуки, словно кто-то негромко играл на губной гармошке. Странно знакомая мелодия, вроде бы старинное танго. Аня замерла, наклонилась и посмотрела сквозь опущенное стекло внутрь салона.

Старик, откинувшись на спинку дивана, закрыв глаза, прижал к губам губную гармонику. Забытая мелодия, название которой уже не вспомнить, но терзающая душу так, что хочется вернуть время, когда звучала эта музыка.

— Поднимешься к нам? — спросила Аня.

— Только ненадолго, — улыбнулся Филипп, — времени катастрофически не хватает. Столько всего произошло за последние дни, что голова кругом. Вот-вот произойдет самое главное событие в моей жизни.

«Он сделает мне предложение, — подумала Аня и удивилась, как спокойно она к этому относится. Впрочем, это должно было рано или поздно произойти. Вот и случилось, сейчас они придут домой и он скажет ее маме:

— Любовь Петровна, я люблю Вашу дочь и хочу на ней жениться.»