Игорь Рыбинский - Графиня Монте Карло

— Анечка, — сказала она однажды, — давай продадим наши три комнаты и купим однокомнатную квартирку. Ведь должно хватить?

Девушка пожала плечами. На самом деле она и сама об этом думала.

— У нас ведь еще есть кое-какие сбережения, — продолжила Любовь Петровна, — добавим если не хватит, можно перезанять немного. Только вот у кого?

Среди знакомых Любови Петровны богатых людей не было — одни учительницы; и потом, если бы даже и были, разве богатые дают в долг?

— Нет, в долг брать не надо! — махнула рукой Любовь Петровна, решив, что дочь может воспринять разговор о недостающих деньгах как намек на Филиппа.

А он был действительно богат. Конечно, не он лично, но родители его были более чем состоятельны. Аня была в их квартире, видела обстановку: мебель, ковры и огромные телевизионные экраны — все словно из западных фильмов про жизнь миллионеров. Бедная девушка тогда еще подумала, что они с мамой даже мечтать не могли увидеть подобную красоту. Конечно, Аня не собиралась просить денег у Филиппа.

В риэлтерском агентстве ей сказали, что если продать три комнаты, то можно рассчитывать на приобретение однокомнатной квартирки где-нибудь на окраине. Аня вздохнула — уезжать с Васильевского не хотелось, но потом вспомнила больную маму, перекошенные лица соседей и сказала:

— Мы согласны.

Но опытный риэлтер объяснил, что для того, чтобы их мечта осуществилась, надо внести в кассу почти две тысячи долларов — десять процентов от предполагаемой суммы сделки за подбор вариантов.

Может быть, для кого-то две тысячи долларов — сумма смехотворная, но для учительницы и студентки это то же самое, что два миллиона, которых у них никогда не будет. Все их накопления — в лучшем случае всего-навсего четверть требуемой суммы, а где взять остальное?

Аня стояла на проспекте, мимо по рельсам ковылял старый трамвай; он дребезжал, сотрясалась земля, позвякивали стекла окон дома за спиной девушки, и в голове ее тоже все звенело — разбивалась на куски хрустальная мечта о спокойной жизни. «Нет, нет, — успокаивала себя Аня, — мечта — это Филипп, а все остальное превратности судьбы; сейчас не сложилось, но не вечно же так будет. Немножко потерпеть, и все изменится.»

Снова начал капать дождь; Аня полезла в сумочку за зонтом, когда раздался голос за ее спиной.

— Все равно промокнете. Садитесь лучше к нам в машину.

Девушка обернулась и увидела того самого парня, что был с тем стариком в царскосельском ресторане.

— Здравствуйте, Саша. Спасибо за предложение, но я лучше…

А парень взял ее под руку и уже вел к серебристому «мерседесу»: внутри было тепло, а главное, никакой сырости. Константин Иванович был на сей раз в темно-сером костюме.

— Добрый день, Анечка, — кивнул он, — что-то случилось? На Вас лица нет.

Девушке вдруг захотелось расплакаться и рассказать этому в общем-то совершенно незнакомому человеку все, что с ней произошло за то время, пока они не виделись. Но зачем обременять посторонних людей своими проблемами. Аня махнула ладошкой — дескать, все в порядке и отвернулась к тонированному стеклу, чтобы лицо ее не выдало.

— Вы простите, — произнес Константин Иванович, — мы в прошлый раз как-то невнятно познакомились и расстались впопыхах. Я даже толком представиться не успел. Саша, — обратился он к молодому другу, — дай девушке нашу визитку.

Это «наше» прозвучало почти по-царски, и от одного слова стало немного спокойнее. Молодой человек протянул ей через спинку своего сиденья прямоугольник плотной бумаги, и Аня, прежде чем положить его в сумочку, взглянула из любопытства.

КОНСТАНТИН ИВАНОВИЧ ШАРМАНЩИКОВ

Решение вопросов

Ни названия организации, ни должности: это «решение вопросов» звучало совсем уж по-царски. Аня даже усмехнулась.

— Смешная фамилия? — наклонился к ней старичок.

— Нет, — смутилась девушка, — моя собственная и вовсе — Шептало.

— Замечательная у Вас фамилия, — очень серьезно сказал Константин Иванович, — видимо, кто-то из Ваших предков был оружейником.

— Шептало — это такая деталь в пистолете, — тут же подсказал Саша, — маленькая, но очень важная.

— А я и не знала, — удивилась Аня.

— Скорее всего опытного оружейного мастера так могли прозвать коллеги по работе за небольшой рост и за негромкий голос. Уважительное погоняло.

— Что? — не поняла Аня.

— Прозвище уважительное, — опять объяснил Саша, — вроде как Левша у писателя Лескова.

— А в этом ты, Сашенька, не прав, — улыбнулся Шарманщиков, — Левша — это обидная кличка. Левша был молод и неумеха, а таких, которые все тяп-ляп на коленке делают, именно так и зовут. Николай Семенович Лесков потому и сделал его своим героем, чтобы показать, какие в России есть мастера, если даже недоучки-подмастерья могут блоху подковать.

— Как интересно, а я этого не знала, — призналась Аня.

— А моя фамилия получилась очень просто, — продолжил старичок, — перед самой революцией ходил по Петрограду шарманщик, крутил ручку, под пиликанье машинки девочка пела песни, а ее маленький пятилетний брат обходил толпу. Девочка пела замечательно — так, что даже извозчичьи пролетки останавливались и господские брички. Потом мальчик подходил с протянутой солдатской фуражкой — беленький ангелочек, дамы плакали и бросали туда монетки, а щипачи тем временем шмонали по карманам.

— Кто? — не поняла Аня, — что делали?

— Карманники, — объяснил Саша и, кашлянув, осторожно добавил: — работу свою делали.

— Вот именно, — кивнул Константин Иванович, — шарманщик тот был опытным и уважаемым вором, а те, кто в толпе промышлял, были его…

— Подмастерья, — догадалась девушка.

— Именно так. Но в феврале семнадцатого замели его и пацаненка — моего будущего отца. Городовые его спрашивают: «Как тебя зовут?» «Ваня», — отвечает. «А фамилия твоя?» «Ваня», — повторяет. «А ты чей?» «Шарманщиков.» Так и записали его «Иван Шарманщиков — пяти лет» и отдали в приют. А в конце февраля царя скинули, начались всяческие заморочки и полиции уже было не до того, чтобы его сестру — мою тетку разыскивать. Потом была беспризорщина, приюты…

Константин Иванович посмотрел на Сашу и закончил:

— Дома разные [2] Дом на воровском жаргоне — тюрьма. .

Он замолчал, но и Саша, и водитель, судя по всему, хорошо знавшие старика, поняли: дяде Косте захотелось сегодня поболтать. Может быть, присутствие этой девушки на него так подействовало; но она сидела тихо, не задавая никаких вопросов.

Тут не выдержал Шумахер.

— Константин Иванович, а Вы давеча рассказывали, как Вас с отцом в телеге увозили. А потом Вы с ним встречались?

— В конце лета сорок пятого он нашел меня в детском доме города Перми. Тогда город назывался Молотов, в честь сталинского министра. Пришел завуч в столярную мастерскую, где мы работали. «Пойдем, Шарманщиков», — говорит. Вывел на крыльцо, а там сержант стоит. Шинель вскатку через плечо, но все равно виднеются ордена Славы и Красной Звезды. Я к нему бросился весь в опилках, обнял и прижался. Мне-то всего одиннадцать лет было. Голову поднял, он губу закусил, чтобы не тряслась, а потом спрашивает: «Признал меня, сынок?» Я кивнул, а сам реву от радости: отец нашелся — уже великое счастье, а он еще и герой к тому же. Хотел отец меня сразу забрать, но не отдают — документов у него на родство никаких. Отпустили меня с ним погулять после ужина. Мы ходили по этому Молотову не спеша: отец сильно хромал, но палочкой не пользовался — на меня опирался если что, а мне только радость от этого. Поселился отец на той же улице, где мой детский дом находился. Жил у вдовы солдатской, избушку ее ремонтировал и на рынке обувь чинил, ждал, когда документы оформятся. Но каждый день мы с ним встречались. После ужина меня отпускали, и он вел меня в чайную, в детдоме ведь как кормили — только чтобы с голоду не помер. Там он брал мне лимонаду, колбасы, баранок каких-нибудь. Вот в чайной-то все и произошло. Месяц прошел, как отец объявился, вот-вот документы готовы будут. Сидим мы за столом, я лимонадом упиваюсь, а он чай пьет. А в чайной компания гуляет, молодые офицерики два стола сдвинули, водку хлещут, и какой-то капитан у них заправляет. В чайной, конечно, и другие люди сидят, кто пиво пьет, кто вина стаканчик себе взял, а кто неизвестно зачем и пришел. Наконец капитан заорал на весь зал: «Прошу тишины! Тише, товарищи!» Все вокруг притихли, а капитан уже на изрядной кочерге торжественно провозглашает: