Игорь Рыбинский - Графиня Монте Карло

Аня посмотрела на тахту, на которой лежал Филипп, успевший уже сбросить пальто и пиджак.

— А кто его спрашивает?

— Невеста.

На пол уже летела рубашка, потом ударился о паркетный пол башмак, затем второй.

— Тебя, — сказала Аня.

Бесшумно он подошел, осторожно снял трубку, протянул руку, чтобы обнять и притянуть к себе девушку, но рука повисла в воздухе, а потом безвольно опустилась на ее плечо.

— Слушаю, — тихо произнес Филипп.

Рука несильно, но отстранила Аню от тумбочки, отталкивая ее к тахте, к окну, куда угодно, лишь бы подальше.

— Нет, я здесь по делу. Решаю вопрос. Именно. Приеду — объясню.

Он замолчал, а из трубки доносился какой-то писк, словно комар, залетевший с улицы, носится в темноте, ища, в кого бы вцепиться.

— Хорошо, сейчас приеду.

Филипп схватил и стал напяливать на себя рубашку, потом пиджак, одновременно засовывая ступни в башмаки.

— Кто это? — спросила Аня.

— Секретарша председателя правления.

— Она сказала, что невеста.

— Тебе послышалось. Секретаршу зовут Настя. Она так и сказала: Нас-тя! Ты просто не расслышала!

Он открыл дверь в коридор, но Аня удержала его.

— Ты меня любишь?

— Ты знаешь, что да.

— А может быть, я ошибаюсь, — вздохнула девушка.

— Глупенькая, — улыбнулся Филипп и быстро поцеловал ее в щеку.

Они прошли коридор. Открывая дверь на площадку, Аня заглянула на кухню: за столом перед двумя пустыми бутылками сидели два голых торса — снявший майку Жердяй и Виолетта, сбросившая блузку с цветочками на пол. Теперь на ней был только белый когда-то бюстгалтер с въевшимися навечно пятнами розового портвейна.

На пороге, прощаясь, Филипп шепнул:

— А с деньгами все будет в порядке. Ты не переживай.

И побежал вниз по лестнице, а девушка, вздохнув, зашла на кухню, чтобы отключить газовую конфорку, на которой обгорал пустой соседский чайник.

Виолетта осоловелыми глазами смотрела в одну точку, а Жердяй обнимал ее.

— Ежели чего того самого… ты, как красивая женщина, понимаешь, что если будет, то что будет, то Борис все правильно поймет, ведь мы с ним друзья.

Виолетта, не отрывая взгляда от бездонной глубины кухонного пространства, спросила:

— А ты меня любишь?

После чего громко икнула.

Серебристый «мерседес» мчался навстречу наступающим сумеркам. Шумахер с какой-то яростной радостью обгонял попутные машины, выкидывал автомобиль на встречную полосу, шел в лобовое столкновение с каким-нибудь грузовиком и перед самым носом его снова нырял в поток машин, втиснувшись в шестиметровое расстояние между «жигуленком» и «запорожцем», чтобы через секунду опять вылететь из организованного строя и мчаться, мчаться, мчаться.

— Ну что тебе доктор сказал? — спросил Константин Иванович.

Саша помялся, потом покашлял в кулак и бодро ответил:

— Да ничего он не знает. Гонит, мол, надо на обследование ложиться. Анализы сдать надо.

— А в больницу зачем ложиться? Я анализы и так могу. Я их, почитай, каждый день и так дома сдаю.

— В больнице уход. Врачихи разные, медсестры…

— Темнила ты, Саша, — усмехнулся Шарманщиков, — я могу хоть на койке, хоть на жердочке отдохнуть; с врачихами или без, но дома в своей кровати удобнее — туда знаешь сколько медсестер влезет?

— Да ну Вас, дядя Костя, — обиделся Саша, — я дело толкую.

— Молод ты еще со мной толковать.

Константин Иванович вытащил из внутреннего кармана пиджака губную гармонику и дунул в нее несколько раз. Получилось что-то вроде «чижика-пыжика».

— Ладно, Саша, лягу я когда-нибудь в больницу. Когда совсем плохо станет. Только в самую обыкновенную, где проходимость большая. У тамошних врачей знаешь какой опыт? А в крутых клиниках один пациент в год и тот подыхает, потому что блатные эскулапы не знают, с какого бока к нему подойти, и на всякий случай вырезают все, что под руку попадется.

Проносились мимо пирамиды электрического света, упирающиеся в согнувшиеся над дорогой фонари, плоские прямоугольники домов, наклеенные на серое пространство, плясали разноцветные квадратики окон, за каждым из которых была какая-то жизнь, неизвестная никому.

— Лягу когда-нибудь в больницу, — мечтательно произнес дядя Костя, — только вот для начала желание одно свое исполню.

— Какое? — удивился его молодой друг.

— За границей ни разу не был. Не тянуло даже, а тут захотелось в какую-нибудь Италию или во Францию. Залезть там в какой-нибудь троллейбус, спереть у буржуя лопатник с тремя франками, найти нищего музыканта и сыграть с ним на улице: он на скрипке будет пиликать, а я на губной гармошке наяривать, потом напиться с ним какой-нибудь бормотухи и подарить ему тысячу долларов, а лучше десять.

— Казино можно обуть, — подсказал Саша.

— И это тоже. Только надо переводчика найти, а то как мы там будем лохов разводить.

— Можно девочку эту с собой взять, — встрепенулся молодой человек.

— Девушку, — поправил его старик, — девочки на Старо-Невском на каждом углу гужуются.

— Простите, дядя Костя.

Но старик уже не слушал его. Он закрыл глаза и прижал к губам гармонику.

Ночью Аня проснулась и долго не могла понять, что ее разбудило — тишина была в доме и за окном, только изредка раздавались редкие и слабые удары капель по подоконнику. Минувший день промелькнул в ее памяти, и все события, смешавшись, закрутились в каком-то ритме, подчиненном старой мелодии забытого танго, название которого она не могла вспомнить днем. А сейчас даже не пыталась угадать — оно пришло само, и даже промелькнула строка песни:

Аня вполголоса пропела ее, улыбнулась и почти сразу уснула снова.

Диагноз подтвердился — у мамы был инфаркт. Врач, пришедший из поликлиники, успокаивал Аню и говорил, что это первый инфаркт, он совсем маленький, Любовь Петровна — женщина далеко еще не старая, сорок семь лет вообще не возраст для женщины, так что все образуется, только надо принимать лекарства да поменьше волноваться.

Врач был молод, он смущался, старался не смотреть Ане в лицо, и от этого казалось, что он врет.

— Я понимаю, что работа в школе отнимает много душевных сил и эмоций, а Вашей маме нельзя переживать и расстраиваться. Конечно, учительский труд — это особое призвание, но, может быть, Вы подыщете для нее другую работу.

— Какую? — не поняла Аня.

— Другую, — повторил доктор.

Пожал плечами, но тут же нашелся:

— В библиотеке, например. Там тоже мало платят.

Аргумент был железный. Врач сам понял, что сморозил чушь, и смутился еще больше.

— Моя мама — кандидат технических наук, — покраснев, признался он, — у нее куча изобретений. А сейчас на рынке у метро овощи продает. Думаете, мне не стыдно, а что я могу сделать: зарплата у меня мизерная — чуть больше ее пенсии, нам двоим месяц не протянуть. А мама еще бодрится, говорит, что работа на свежем воздухе ей полезна, а у нее, между прочим, астма. Я вою от жалости к ней, на полторы ставки устроился, к друзьям некогда выбраться. О девушках уже не говорю: кому нужен нищий с мамой-пенсионеркой.