Руслан Омаров - Аристарх [сборник]

— Черт возьми вас совсем! Не для того ли люди носят маски, чтобы оставаться неузнанными? Впрочем, если вы настаиваете, моя фамилия Серюзье, — раздраженно представился мой приятель. — Надеюсь, она еще говорит о чем-то в Латинском квартале?! Мы получим свой завтрак или нет? Мы спешим!

— Господи! Зачем нам здесь завтракать? — прошептал я, глядя в спину уходящему кельнеру. — Он вызовет полицию!

— Не раньше чем мы расплатимся, — сказал Аристарх и демонически осклабился. — Так что мы успеем вернуться в Пари Мариотт, как ни в чем не бывало! Зато это отобьет у всяких проходимцев охоту критиковать мою новую манеру живописи.

— Merde! Ou je suis? [27] Дерьмо! Где я? ( фр .) — простонала из своего кресла натурщица, поднимая к лицу слабо дрожащую ладонь и оглядываясь вокруг.

— Проклятье! — воскликнул Аристарх. — Весь план насмарку! Скорее, пока она не поняла, что к чему!

— Что скорее?!

— Дай сюда альбом!

Я протянул ему тяжелый том, купленный только что на набережной.

Аристарх взялся за него обеими руками, воздел над головой, на манер Моисеевых таблиц, и с глухим бумажным шумом опустил на женскую голову.

Первый колокол Нотр Дам ударил к утренней мессе. Латинский квартал просыпался. Глядя на Аристарха и натурщицу, дерущихся, как ревнивые львы, я вздохнул и подпер кулаком щеку, мечтая о кофе.

Однажды старина Аристарх, прогнав сонного слугу, сам спустился в погреб и вернулся оттуда с бутылкой амонтильядо. Стекло было в пыли, так что он вытер его манжетой, повернув к лампе.

— Знаешь, что это за херес?

— Не имею представления.

— Мой ровесник! В Кадисе у одного скряги-коллекционера я купил таких две дюжины бутылок и теперь выпиваю каждый год ровно по одной. Но иногда, — нахмурился Аристарх, — я выпиваю по две или даже по три. Вот как сегодня.

— Сегодня как будто не твой день рождения?

— А я выпиваю его, когда хочу! Вдобавок я загадал, что умру с последней бутылкой в руках.

— Не говори мне, что это она, — испугался я, хорошо зная своего приятеля.

— Вздор, там осталось еще пять или семь, я точно не считал. К тому же, если подумать, запас всегда можно пополнить. То, что я мирюсь с логикой неизбежности, не означает, что я одновременно склоняюсь и перед ее арифметикой.

— Ей-богу, мне как-то неловко слушать тебя, — пожаловался я. — Что за прихоть рассуждать о подобных вещах и поминать смерть? По-моему, стоит прославлять жизнь, пока мы молоды и неплохо в ней устроены. Взгляни хоть на себя! Никогда ты не пятнал своих рук ни подлым трудом, ни торговлей и отбирал все, до чего мог дотянуться за так, не ожидая взамен никакой награды. Тебе едва перевалило за тридцать, а ты уже бросил службу, благодаря удачно награбленному в прежней должности. Конечно, тебе пришлось поразбойничать в своем департаменте, и бог знает сколько трудящихся ты оставил без крова, но зато душа твоя была спасительно рано избавлена от медленного яда чиновничьей жизни. Не всякому ведь так везет! Иной вцепится во власть — не оттащишь, а ты к ней рассудительно равнодушен. Происходя из хорошего дома, ты искушен в пяти искусствах, княжески воспитан и par ailleurs [28] Кроме того ( фр .) дивно хорош собой. Двери любых салонов для тебя открыты, какие захочешь мужчины и женщины легко обратятся в мишень для твоих чувственных забав. Наконец, уважаемая в Европе страна продала тебе свое подданство, поэтому нет такого заморского посольства, где тебе пришлось бы клянчить визу, как какому-нибудь охотнорядскому жулику. Ты изъездил все континенты и всюду благоговейно прикоснулся к сокровищницам человеческого гения, несказанно возвысив свой ум. Воздай же хвалу Кумачовому Небу и пей эту чашу удовольствий, ни с кем ее не деля!

С этими словами я вручил ему бокал, пронизанный безмятежным топазовым светом.

— Все это так, — кивнул Аристарх, вглядываясь в стекло. — Но что происходит со вкусом уже открытого вина? Вначале букет на короткий миг вспыхивает, симфонически соединяясь с воздухом и настроением, как сейчас. Не столько ты, сколько он пробует тебя. Клянусь, это как даосский брак между небом и землей! Он наполнен чем-то столь жадно уникальным, хруп коновым, что кажется — нигде и никогда не повторится вкус именно этого глотка, и он теперь всегда будет окружен памятью, как броней от времени. Словом, взмолись тут же, как Фауст: «Verweile doch! Du bist so schon!» [29] «Остановись, мгновенье! Ты прекрасно!» ( нем .) Что это, если не первый вопль младенца, проникшего на свет из темного чрева? Не станешь спорить?

— Не-а.

— Однако затем он увядает и тем скорее, чем дольше откупорена бутылка. Оказывается, вокруг верещит слишком много младенцев — только что родившихся и вполне пожилых — и всяк норовит о своем. Так и этот голос— рассеивается и гаснет в общем гвалте… В одной книге написано, будто наша Вселенная все время расширяется, как надутый мячик. Слышал ты об этом? Звездочеты вычислили, что целые галактики убегают друг от друга со страшной скоростью, быстрее звука, быстрее, чем мы можем представить. Все мировое вещество и сами атомы!

— Так что же? — подпер я щеку ладонью.

— А то, что и мы с тобой, и каждая другая живая тварь тоже уносится черт знает куда каждую секунду. Однажды ты меня позовешь, а я окажусь так далеко, что не услышу. И наоборот. И так со всеми нами, брат-кровопийца. Со всеми нами…

— Какой вздор, — рассмеялся я. — Если бы это работало подобным образом, мы давным-давно барахтались бы в пустоте, беззвучно крича во все стороны.

— А разве не именно это с нами и происходит? — пристально посмотрел на меня Аристарх. — Разве сам ты не замечаешь ничего похожего время от времени? Признайся честно. Или мы не плывем, подобно медленно тлеющим звездам, в пространстве взаимного безразличия? Или свет наших мыслей и чувств не доносится друг до друга со все большим опозданием и рассеянием? Да и эти их жалкие остатки искажаются до неузнаваемости, ведь им приходится с громадным усилием огибать астрономическую тяжесть подозрений, накопившихся в пропасти житейского опыта. Мы пленники одного желудка, циклопического брюха мироздания, вечно пухнущего от голода и никогда не сытого. Иногда я думаю, что это и есть наш общий бог. Не сама Вселенная, понимаешь, а качество ее прожорливости?

Протянув руку, я беззаботно потрепал его за плечо:

— Видишь, я рядом! Между нами отнюдь не пропасть, а всего лишь столик, открытая бутылка и пьяная болтовня.

— Кто знает, какие пространства, — бесцветным голосом откликнулся Аристарх, — пришлось пройти твоей руке, чтобы оказаться по эту сторону столика. И какой космический холод в них царит.

Я, как ужаленный, отдернул руку.

— Ага! Вот и ты почувствовал!