Элиф Шафак - 10 минут 38 секунд в этом странном мире [litres]

Налан была поразительным контрастом Саботажу, легендой стамбульских неформалов. Она обзавелась привычкой осушать стопки после первой операции по смене пола. Хотя она и избавилась от своего голубого удостоверения личности – такие выдавались гражданам-мужчинам – в пользу нового розового – для гражданок, послеоперационные боли были настолько мучительны, что переносить их удавалось только с помощью бутылки. Потом были другие операции, каждая сложнее и дороже предыдущей. Обо всем этом ее никто не предупредил. На этот счет высказывались очень немногие, даже в сообществе трансвеститов, а если высказывались, то лишь на пониженных тонах. Порой в раны попадала инфекция и ткани не заживали, так что острая боль становилась хронической. И пока организм боролся со всеми неожиданными сложностями, долги Налан все увеличивались. Она повсюду искала работу. И соглашалась на любую. Когда почти все двери закрылись у нее перед носом, она пыталась даже вернуться в мебельную мастерскую, где работала раньше. Но и туда ее не взяли.

Для женщин-транссексуалок дорога открыта только в парикмахерские и секс-индустрию. В Стамбуле и без того было слишком много парикмахерш, а салоны красоты располагались в каждом проулке и подвале каждого здания. В лицензированные бордели транссексуалок тоже не пускали. Иначе клиенты чувствовали себя обманутыми и жаловались. В конце концов, как многие другие до нее и после нее, она оказалась на улице. Это было тяжело, утомительно и опасно, каждая машина, которая останавливалась рядом, оставляла отпечаток на ее огрубевшей душе, словно шины – на песке пустыни. Невидимым клинком она разделила себя на две Налан. Одна пассивно наблюдала за другой, замечала каждую мелочь и много думала, а вторая тем временем делала все, что должна была, и вообще ни о чем не думала. Она переживала одно унижение за другим – ее оскорбляли прохожие, самоуправно арестовывала полиция, третировали клиенты… Большинство мужчин, подбирающих транссексуалок, – особые личности, непредсказуемо колеблющиеся между желанием и презрением. Налан уже имела достаточный опыт в этом деле и прекрасно знала, что, в отличие от масла и воды, эти два чувства с легкостью смешиваются. Те, кто ненавидит тебя, могут неожиданно проявить бешеное желание, а те, кто, казалось бы, любит, вдруг становятся злобными и жестокими, как только получают то, чего хотят.

Каждый раз в дни государственных событий или больших международных конференций в Стамбуле, когда черные машины с зарубежными делегатами прокладывали извилистый путь от аэропортов к пятизвездочным гостиницам, раскиданным по всему городу, какой-нибудь полицейский начальник обязательно принимал решение очистить попутные улицы. В такие моменты всех трансвеститов за ночь брали под арест, сметали, словно мусор с тротуаров. Как-то раз после такой зачистки Налан держали в заключении, а заодно пучками выбрили ей волосы и содрали одежду. Ее заставили сидеть в камере без одежды и в полном одиночестве, да еще заходили примерно раз в полчаса, чтобы в очередной раз окатить с ног до головы ведром с грязной водой. Один из полицейских – тихий молодой человек с тонкими чертами лица, – казалось, был неприятно удивлен тем, как его коллеги обходятся с Налан. Она надолго запомнила выражение обиды и беспомощности на его лице и какое-то время даже сочувствовала ему, словно это ему, а не ей пришлось сидеть взаперти в тесной камере, словно он тоже был в заключении, пусть никто этого и не замечал. Утром именно этот полицейский вернул ей одежду и предложил стакан чая с кубиком сахара. Налан знала, что в ту ночь некоторым пришлось куда хуже, чем ей, и после того, как конференция завершилась и ее выпустили, она не стала никому рассказывать, что произошло.

Гораздо безопаснее было работать в ночных клубах, если, конечно, удавалось в них пробраться, а ей время от времени это удавалось. К радости владельцев некоторых клубов, в Налан открылся удивительный талант. Она могла пить, пить и пить, но совершенно не пьянела. Она подсаживалась к чьему-нибудь столику и затевала беседу, а глаза ее сверкали, точно монетки на солнце. За разговором она умудрялась склонять новых знакомых к покупке самых дорогих напитков. Виски, коньяк, шампанское и водка лились, словно полноводный Евфрат. Как только клиент оказывался в серьезном подпитии, Налан переходила к другому столику и там начинала все заново. Владельцы клубов обожали ее. Она была автоматом по добыванию денег.

Итак, Налан поднялась, наполнила стакан водой и передала его Саботажу.

– Шарф, который ты принес Лейле, очень красивый.

– Спасибо. Мне кажется, он бы ей понравился.

– О, я не сомневаюсь. – Налан едва коснулась его плеча, пытаясь успокоить. – Вот что я тебе скажу: почему бы тебе не положить его в карман? Ты сможешь подарить его Лейле сегодня ночью.

Саботаж моргнул:

– Не понял.

– Не волнуйся. Я сейчас объясню… – Налан осеклась; ее внимание привлек какой-то звук, и она задержала взгляд на закрытой двери, видневшейся в коридоре. – Девочки, вы уверены, что Джамиля спит?

Хюмейра пожала плечами:

– Она обещала прийти, как только проснется.

Осторожными быстрыми шагами Налан направилась к двери и повернула ручку, но дверь была закрыта изнутри.

– Джамиля, ты спишь там или рыдаешь? И может быть, слушаешь наш разговор?

Никакого ответа.

Налан сказала в замочную скважину:

– У меня есть подозрение, что все это время ты не спала, а печалилась и скучала по Лейле. Раз уж мы все тут испытываем одно и то же, может, выйдешь к нам?

Дверь медленно открылась. И вышла Джамиля.

Ее большие темные глаза опухли и покраснели.

– О, милая моя! – Налан говорила с Джамилей очень нежно, как ни с кем иным, каждое ее слово было словно сладкое яблоко, которое полируют, прежде чем кого-то угостить. – Посмотри на себя. Тебе нельзя плакать. Тебе нужно себя беречь.

– Я в порядке, – ответила Джамиля.

– Налан права на сей раз, – вмешалась Хюмейра. – Посмотри на это с другой стороны: Лейла была бы ужасно огорчена, если бы увидела тебя в таком состоянии.

– Это правда, – ласково улыбнувшись, подтвердила Зейнаб-122. – Давай сходим вместе на кухню и поглядим, готова ли халва.

– А еще нам нужно заказать какую-нибудь еду, – добавила Хюмейра. – Никто из нас не ел с утра.

– Я помогу вам, девочки, – поднявшись, сказал Саботаж.

– Отличная идея, идите закажите еды.

Налан сцепила руки за спиной и начала ходить туда-сюда по комнате, словно генерал, решивший проверить свои войска перед решающей битвой. В свете люстры ее ногти отсвечивали ярко-лиловым.

Остановившись у окна, она посмотрела на улицу, ее лицо отразилось в стекле. Вдалеке собирался шторм, дождевые облака наплывали к северо-востоку, как раз к району Килиоса. Ее глаза, весь вечер носившие печальное или даже жалобное выражение, теперь загорелись упрямым огоньком. Возможно, ее друзья до сегодняшнего дня ничего не слышали о Кимсэсизлер-Мезарлыи, но она уже прекрасно знала все необходимое. В прошлом она была знакома с несколькими людьми, которым предстояло обрести покой именно там, и представляла, во что превратились их могилы спустя некоторое время. Отличавшая это кладбище убогость разверзлась, словно голодный рот, и поглотила их без остатка.