Владимир Гурвич - В долине смертной тени [Эпидемия]

Ратманов посмотрел на себя в зеркало, багрово-синее пятно под глазом вызвало у него очередной приступ ярости.

— Я сегодня же выгоню его из дома. И мне все равно, что скажет отец. Лучше не иметь брата совсем, чем такого.

Софья Георгиевна решила на этот раз промолчать. Возможно, через пару часов муж остынет и все обойдется без скандала. Конечно, Алексей проявил крайнюю несдержанность, но Михаил сделал все возможное, чтобы его спровоцировать на нее. Если братья не помирятся, рано или поздно они снова подерутся. И не так, как сегодня, а по-настоящему. Но если быть объективной, то Азаров почти во всем прав, а вот Миша — нет. Но об этом она мужу, естественно, говорить не станет.

Соланж без стука ворвалась в комнату Азарова. Тот сидел на стуле перед ноутбуком и внимательно изучал открытую страницу и Интернете.

— Алексей, объясните, что произошло? — с порога воскликнула она. — Я не все поняла, Рената не успевала переводить. Но это же ужасно, что вы подрались. Я такого от вас не ожидала. Вы же братья, а деретесь, как мальчишки в школе. — Соланж незаметно для себя перешла на французский, который Азаров не понимал. Но ему это и не надо было, он любовался ее мимикой, интонацией, ежесекундной сменой выражения лица.

Соланж вдруг осознала, что говорит на родном языке и поспешно перешла на английский.

— Объясните все-таки, что произошло между вами, мне важно это знать. — Внезапно она пристально посмотрела на лицо Азарова. — Алексей, у вас из носа течет кровь.

Азаров встал, поспешно подошел к зеркалу — из носа действительно сочилась кровь.

— Все же он меня задел, — пояснил Азаров.

Соланж быстро подошла к нему, достала из кармана брюк платок и вытерла кровь с лица.

— Вот теперь лучше, — сказала она. — Вы будете объяснять, что произошло? Неужели обязательно нужно было драться? По-другому нельзя?

Азаров снова сел.

— По-другому нельзя, — сказал он.

— Почему? — удивилась Соланж. — У нас тоже много спорят, но драться… — Она пожала плечами. — Это случается, но очень редко.

— Мы тоже не всегда деремся, — усмехнулся Азаров. — Но иногда не выдерживаем. Вот как только что.

— Но что произошло?

Азаров задумался о том, как объяснить Соланж, почему вспыхнула потасовка. Не так-то это и легко.

— Понимаете, Соланж, у вас там, на Западе, разные группы общества научились договариваться между собой, искать компромиссы, находить балансы интересов. Я понимаю, что и там далеко не все идеально, тем не менее, как-то все же получается. У нас все иначе, в России те, кто захватили власть, во-первых, хотят, чтобы она была бы у них безгранична, во-вторых, они используют ее для невиданного обогащения. А оно происходит за счет остального населения, у которого разными путями отнимают деньги, доходы, обкладывают непомерными налогами. В такой системе координат никаких компромиссов быть просто не может, зато велик риск столкновения стенка на стенку. А чтобы этого не случилось, власть предержащая создает в стране полицейский режим, всех своих критиков и оппонентов преследует, не пускает в публичное пространство.

— Но вы же, Алексей, выступаете против власти. Я сама видела в Интернете ваши ролики. Я мало, что поняла, но разве они не против власти?

— Против, — признал Азаров. — Но это Интернет, на телевидении я персона нон-гранда, я не выступал на нем лет пять, а то и больше. Но и в Интернете нас ограничивают, преследуют, облагают штрафами. И эти меры становятся все более жесткими.

— Неужели нельзя ничего сделать, как-то смягчить ситуацию?

— Нельзя, — замотал головой Азаров. — Увы, но мой сын тут прав, с этой властью невозможно договариваться, ее можно только свергнуть. Поймите, Соланж, у нас совсем другая культура, у нас власть и все остальное общество разделены великой китайской стеной. Для правящего слоя страна — это только источник обогащения. А все остальное делается лишь по мере необходимости. А потому нет темы для диалога, есть только постоянно усилившаяся конфронтация. И рано или поздно тут все взорвется.

— Но же страшно! — воскликнула француженка.

— Страшно, — подтвердил Азаров. — А что делать. Иной альтернативы просто нет. Мы живем в режиме оккупации, только оккупанты не пришлые враги, а наши же соотечественники. Им в отличие от всех нас повезло, они оказались в правящей верхушке. А это позволяет им качать и качать деньги из страны в собственные карманы. И при этом они никак не насытятся, хотя у них и без того всего столько, что хватит наперед их потомкам на сто лет, но они не могут остановиться. Обогащение — это сродни наркомании, человек подсаживается на него, как на иглу. Михаил яркое тому подтверждение; видите, сколько он всего наворовал. Думаете, на этом он остановится? Ни за что, пока есть возможность, будет продолжать. Он давно не знает, зачем ему все эти богатства, но он все продолжает их накапливать. Но самое страшное, Соланж, даже не это, они готовы убивать всех, кто встает на их пути. Жадность делает их кровожадными и беспощадными.

— Вы нарисовала страшную картину, Алексей. Самый настоящий апокалипсис.

— Возможно, — пожал плечами Азаров, — но картина реалистическая. На самом деле, все еще страшней. — Азаров на несколько мгновении о чем-то задумался. — Ужас в том, что мы не представляем до конца, на что они способны.

— Даже вы не знаете?

— Да что там я, они этого не знают. Они все сильнее отодвигают предел допустимого. Еще недавно нас только штрафовали, потом стали сажать в тюрьму. Что дальше?

— Я не понимаю, почему все так, — растерянно произнесла Соланж. — Москва такой красивый город, в этом доме живут прекрасные люди. И такое…

— За красивым фасадом может скрываться все, что угодно. Что скрывается у нас, я объяснил.

— Когда я ехала в Россию, то не представляла, с чем тут столкнусь.

— Теперь у вас есть некоторые представления, — улыбнулся Азаров. — Можете сделать вывод. Самый простой — уехать отсюда и никогда не возвращаться. Святослав так и поступил. Его возвращение — короткий эпизод; если бы не кингвирус он бы давно уже дал отсюда деру.

Соланж пристально посмотрела на своего собеседника.

— А почему вы, Алексей, как вы говорите, не даете деру?

— Я много раз себе его задавал.

— Что же вы отвечали?

— Наверное, то омерзение, которое я испытываю к нынешней власти, сильнее даже страха за свою жизнь. Пожалуй, другого вразумительного ответа у меня на сегодня нет.

— И вы не боитесь, что вас убьют?

— Очень боюсь. Но пока уезжать не собираюсь. Я больше боюсь за Ростика, чем за себя — уж очень он радикально настроен. Эту власть он ненавидит даже сильней меня. Если я уеду, а он нет, то натворит тут бед. Пока я еще как-то его удерживаю.