Владимир Гурвич - В долине смертной тени [Эпидемия]

— Да, пожалуйста.

Герман Владимирович наполнил бокал ей, затем — себе.

— На самом деле, мы только внешне напоминаем европейцев, а по сути свои — азиаты, да и то не самые лучшие. У нас восточная деспотия, когда значение имеет только государство. А все остальное — приложения к нему, которые должны на него работать. Что это означает в реалии? Государство по большому счету — это миф, оно не бывает само по себе, а состоит из конкретных людей, которые правят от его имени. Вот они-то и есть подлинное государство. Когда они уверяют, что защищают его интересы, то, на самом деле, они защищают собственные интересы; когда они требуют повиновение ему, они хотят, чтобы повиновались им. Это корпорация людей, которые олицетворяют себя с государственной машиной, с властью. И здесь считается хорошим только то, что хорошо для них. А все, кто против такой системы, автоматически зачисляются во врагов. Вот это и есть подлинная наша страна. Надеюсь, теперь вам стало немного ясней.

— Да, спасибо, за разъяснение, стало ясней. Но и страшней. Но почему ничего нельзя изменить?

Герман Владимирович пожал плечами.

— Было время, когда я часто задавался этим вопросом. Но к окончательному выводу так и не пришел. Мой ответ весьма горек: по-видимому, большинству народа такая система нравится. Или люди к ней так привыкли, что уже не желают ничего другого. Когда я был вице-премьером, то пытался что-то изменить — предоставить больше свободы гражданам. И быстро увидел, что в массе своей они ее не желают; они не знают, что делать с той свободой, что у них есть. А уж если им дать ее еще, то они почувствуют полную растерянность. А потому предпочитают от нее отказаться.

— И ничего исправить нельзя?

Герман Владимирович развел руками.

— Когда Алексей только приступал к своей деятельности, мы спорили с ним на эту тему. Я ему доказывал, что ничего изменить невозможно, попыток было много, а результат один — все возвращалось к прежней системе. Он мне доказывал, что они изменят страну.

— И кто прав? — пристально посмотрела Соланж на своего собеседника.

— Это покажет жизнь. — Герман Владимирович замолчал. — Но я не верю в положительные перемены в России. Идет век за веком, а по сути ничего не меняется. Почему должно что-то измениться сейчас?

— Но в таком случае, зачем Алексей все это делает, рискует своей жизнью? — растерянно произнесла Соланж.

— Он верит в свою миссию. В конце концов, никто не знает, кто прав, а кто заблуждается. Я придерживаюсь одной точки зрения, он — другой. У нас с ним плюрализм. Чем вам не Запад, — вдруг улыбнулся он.

— Но он может за это сильно пострадать!

Герман Владимирович нахмурился.

— Да, это меня крайне беспокоит. Но он взрослый мужчина, я не могу его удержать. Он ведь не только мой сын, в первую очередь он принадлежит сам себе. И поступает так, как считает нужным.

— Как-то все это звучит грустно.

— Согласен. Напрасно, Соланж, вы к нам приехали. Уезжайте, как только будет дорога открыта. Не впутывайтесь в наши дела. Вот Святослав давно решил не иметь ничего общего со своей Родиной. А уж вам это вообще ни к чему. Здесь русские не могут разобраться, что делать с Россией, а иностранцы — тем более.

Соланж какое-то время молчала.

— Это очень хороший совет, Герман Владимирович. Но я не уверен, что последую ему, — сказала она.

Герман Владимирович задумчиво поглядел на француженку.

— Могу в этом случае только предложить вам еще бокал вина, — сказал он.

Концерт всем понравился, правда, каждому по- своему. Соланж спела три всем известных французских песенок. Рената, которая аккомпанировала ей, отметила, что голос у нее чистый, красивого тембра, но не сильный. Впрочем, для драматической актрисы вполне достаточный, чтобы самой исполнять вокал в фильмах. Ее долго не отпускали, просили спеть на бис, но она отказалась, сославшись на то, что больше не готовилась.

Сама Рената исполнила две популярные арии, которые всем понравились, но большого восторга не вызвали. Только Ростик долго и громко аплодировал. Для нее это стало очередным подтверждением того факта, что великой певицей ей не быть. Она старалась не думать об этом, но это было не просто, мысли без ее разрешения сами лезли в голову.

Но настоящий триумф вызвало выступление Кати Бухаровой. Причем, это касалось не только пения. Ренате так удачно удалось подогнать платье под фигуру девушки, что практически не было заметно, что оно не ее размера. Но и это было не главным. Перед выступлением Рената почти час занималась макияжем и прической Кати. И сама поразилась тому преображению, которое произошло с горничной. Из золушки она превратилась в настоящую принцессу, совершенно неожиданно словно бы ниоткуда появилась невероятно привлекательная молодая женщина. Рената заметила, что глаза Бухаровой даже засияли иначе: запуганный и робкий свет исчез из них, и они стали излучать яркое, волнующее и уверенное свечение.

Едва Катя появилась в каминном зале и подошла к роялю, за которым сидела Рената, все тут же потрясенно замолчали. Представшая перед ними молодая женщина не имела ничего общего с горничной, которую они видели еще несколько часов назад. Затем полился ее изумительный голос.

Рената своим чутким ухом улавливали, что в отдельных местах исполнении было не идеальным, было заметно нехватка мастерства. Но понять это мог только профессионал, все же остальные завороженно слушали ее пение. Голос звучал настолько чудесно, что внимать ему хотелось бесконечно.

Как они договаривались изначально, Катя исполнила две арии и один романс. Затем под бурные аплодисменты, она смущенно убежала из каминного зала.

Неожиданно со своего места вскочил Михаил Ратманов.

— Куда она убежала? — громко крикнул он. — Ее надо догнать.

— Правильно, — поддержал отца Виталий. — Пусть исполнит еще. — Рената найди ее, — попросил он сестру.

Рената обнаружила Катю на первом этаже. Она сидела на диванчике, низко опустив голову. Рената расположилась рядом с ней и обняла ее за плечи. И почувствовала, как они вздрагивают. Бухарова плакала.

— Катя, что с тобой? Ну-ка, посмотри на меня.

Рената силой заставила Катю повернуться в ее сторону, на ресницах и щеках девушки висело несколько бусинок слезинок.

— А ну перестань плакать. У тебя первый в жизни триумф, а ты ревешь.

Эти слова вызвали у Кати новый водный поток.

— Этого не может быть, — сквозь рыдания прошептала она.

— Очень даже может. У тебя будет еще много таких вечеров, — заверила Рената. — Это только начало. Ты и представить близко не можешь, какой тебя ждет успех.

— Вы, правда, верите в это?

— Причем, тут вера, твой голос — это огромное сокровище. Непонятно, откуда он у тебя.