Владимир Гурвич - В долине смертной тени [Эпидемия]

— Отец Варлам, — начал Ратманов, — нам с вами будет полезно договориться о некоторых принципиальных вещах.

— Кому полезно? — хмуро спросил отец Варлам.

— Мне, вам, Софьи Георгиевне, всем остальным.

— Важно лишь то, что угодно Богу, — возразил священник.

— А вы уверенны, что это вам известно?

— Я слышу внутри себя Его голос.

— Напрямую? — изумился Ратманов.

Отец Варлам с откровенным презрением глянул на своего собеседника.

— Напрямую Он говорит только со святыми. А я не святой.

Уже хорошо, подумал Ратманов. Со святым ему, Ратманову, уж точно не договориться.

— Как же вы в таком случае слышите Его глас?

— Когда я раскрываю уста, то из них выходит то, что хочет сказать ими Бог.

— Я понимаю, но все же давайте заключим что-то вроде соглашения.

— И о чем?

— У нас тут собрался разный народ, не все верят в Бога. Я, например, не верующий. И некоторые другие — тоже. Давайте поступим так: кто хочет послушать вашу проповедь, пусть слушают ее на индивидуальной основе. Знаете, — вдруг озарило Ратманова, — я могу одну из комнат дома отнести под часовню или это можно назвать как-то иначе. Я читал, что раньше во многих дворцах у знатных вельмож были свои надомные церкви. Я, конечно, не вельможа, но почему бы и нет. И там, кто к вам придет, тем и проповедуйте. Как вам такая идея, отец Варлам?

— Идея, Богом посланная, — после коротких раздумий ответил священник.

— Значит, вы одобряете. И будете там читать проповеди, а больше нигде.

Отец Варлам медленно поднял на Ратманова глаза.

— «Где Дух Господень, там свобода», — провозгласил апостол Павел. Хочешь лишить людей духа господня, отнять у них подлинную свободу, загнать Его в одну маленькую комнатушку?

— Ничего такого и в мыслях у меня нет, — возразил Ратманов. — Я хочу одного — чтобы всем было бы удобно. У вас появится место, где можно доносить до желающих слово божье, например, до моей жены. А те, кто не хотят его слышать, могли бы его не слышать вопреки своему желанию. Только и всего.

— «Не поможет богатство в день гнева, правда же спасёт от смерти». Ты много стяжал, на тебе большие грехи, а ты не желаешь даже очиститься от них. Думаешь, накопленное тебя убережет? Тебе, как никому другому требуется слово Божье для исцеления души, а ты закрываешь уши от него.

Ратманову нестерпимо захотелось запустить в этого святошу чем-нибудь тяжелым, или выгнать его отсюда в мир, в котором бушует смертоносный вирус, кстати, посланный на землю этим самым Богом. И, он, Ратманов, непременно так бы и поступил, если бы не Софья. Почему-то он не сомневался, что она выполнит свою угрозу, и уйдет вместе со священником. А он не готов расстаться с женой. К тому же для нее это будет равносильно огромной опасности заразиться вирусом. Дети ему не простят ее гибели.

— Значит, отец Варлам, отказаться от своих публичных выступлений не желаете, — констатировал Ратманов.

— Я не артист, я не выступаю со сцены, я священник и доношу слово Божье до людей повсюду. И если вижу, что люди пребывают в грехе, мой долг указать им на это и этому воспрепятствовать. И никто меня не остановит.

Ратманов встал, дальнейший разговор представлялся бессмысленным. Не прощаясь, он вышел из комнаты, громко хлопнув дверью в знак своего порицания поведения священника.

Софья Георгиевна перед сном зашла к Виталию. Чувствовала она себя неважно, но причиной этого был не телесный недуг, а не лучшее психологическое состояние. Она вдруг резко ощутила свою разъединенность и с мужем, и с детьми. Они показались ей чужими. Никогда раньше она не переживала ничего подобного, наоборот, семья и работа были два смысла ее существования. Все же остальное являлось исключительно дополнением, без которого вполне можно обойтись. А сейчас все начало совершенно неожиданно трескаться, как старая посуда. Это сильно испугало ее, она не представляла ни что делать, ни как исправлять ситуацию.

Особенно ее тревожил разлад с мужем. Возможно, он начался не сегодня, а значительно раньше, но именно сейчас стал отчетливо просматриваться. И внешней причиной этого был отец Варлам. Софья Георгиевна понимала, что они никогда не сойдутся в своем отношении к священнику. Возможно, поэтому и не говорила Михаилу, что обрела духовника. Это был совершенно спонтанный порыв; однажды почти случайно забрела в церковь, где в тот момент отец Варлам выступал со своей проповедью. И оказалась зачарована и потрясена неистовостью, чистотой и суровостью его веры. Тогда она не решилась подойти к нему. Но эта мысль ее не отпускала. И в следующий приход в храм это сделала.

Они проговорили довольно долго. И в конце беседы она решилась на то, чтобы попросить стать его своим духовным наставником. Отец Варлам согласился без раздумья.

Когда она вышла из церкви и пошла по вечернему поселку, то задумалась о том, что же толкнуло ее на такой необычный для нее поступок? Мысли и чувства были неясные, спутанные, как не расчесанные волосы, и все же она отдавала себе отчет: в какой-то момент внутри нее поселился душевный дискомфорт. Что-то ей не нравилось в ее жизни, что-то было в ней не так, что-то было не по совести, что-то требовало перемен. Возможно, в тот момент она не решилась сказать себе всю правду, подсознательно ощущая, что в этом случае окажется перед бездной. А она никогда не была настолько смелым человеком, наоборот, чего-то постоянно боялась, то одного, то другого.

Ей не нравилась в себе эта черта, она чересчур много брала себе власти над ней, но избавиться от нее не получалось. Но сейчас Софья Георгиевна подсознательно ощущала, что на этот привычный психологический фон наложилось еще что-то. И когда мир захлестнула пандемия, в ней что-то сломалось. Она понимала, что не имеет никакого отношения к распространению этой заразы, но не могла избавиться от ощущения, что она как-то с этим незримо связана.

С одной стороны Софья Георгиевна понимала, что мысль абсолютно глупая, нелепая, с другой — не могла выбросить из головы слова отца Варлама, что даже наш маленький грех способствует страшным бедствиям и несчастьям, которые обрушиваются на головы миллионов людей. Как все это соединено, она не ведала, да и не очень пыталась узнать, но все больше укоренялась в этом представлении. И оно мучило ее.

У нее периодически возникали странные желания — уйти из этого мира. Куда, было не очень понятно. Монастырь и участь монахини ее совсем не привлекали, ей казалось это извращением человеческой природы. Но другие варианты как-то не просматривались. А чтобы это стремление не прорастало внутрь, старалась по возможности меньше оставаться в одиночестве. На людях подобные мысли и желания появлялись редко.