Юрий Поляков - Совдетство

– Это, наверное, очень страшно! – ахнула Дина Гапоненко.

– Что?

– Ленина мыть. Я помогала маме купать бабушку. Она у нас не ходит. Жутко смотреть…

– Да, трусов и паникеров туда на работу не берут, – кивнул Вовка. – Но главное – абсолютная секретность, все дают подписку до самой смерти никому не говорить, чем они там занимаются, даже родственникам…

– Ты-то откуда знаешь? – удивилась Дина.

– Мой отец там работал…

– Значит, твой отец – болтун, находка для шпиона! – засмеялся я.

Соловьев дал мне под дых – и мы подрались прямо на Красной площади, за что нас разбирали на совете отряда.

На правой стороне площади Дзержинского возвышается большое – в целый квартал – мрачноватое здание с черным гранитным низом и темно-желтым верхом. «Лубянка» – говорят про этот дом, почему-то понижая голос. Лида, посерьезнев лицом, называет это здание иначе – «КГБ». Когда я, будучи еще совсем глупым, спросил у весельчака Башашкина, как расшифровываются эти три буквы, он со смехом ответил:

– Контора городских бань.

Дедушка Жоржик (он тогда еще не умер) нахмурился и строго сказал, что если Батурин будет и дальше так шутить, то ему в этой самой конторе когда-нибудь намылят как следует голову.

В центре площади, на круглом высоком постаменте посреди цветочной клумбы стоит Железный Феликс в шинели до пят. Когда в третьем классе нас приняли в пионеры и мы под руководством Ольги Владимировны выбирали, чьим именем назвать наш красногалстучный отряд, я предложил Феликса Эдмундовича Дзержинского, уж очень он мне понравился в фильме про революцию: чуть что – хватался за огромный маузер. Но большинство класса проголосовало за то, чтобы носить имя Аркадия Гайдара. Что ж, я не против: Чук и Гек, несмотря на всю свою безалаберность, мне тоже нравятся. А вот «горячий камень» я, став окончательным стариком, все-таки расколол бы и начал жизнь сначала!

– Какой он красивый! – счастливо вздохнула Лида.

– Кто? Дзержинский?

– «Детский мир»!

Это правда! Огромный магазин весь как будто состоит из высоченных и широченных закругленных вверху окон. Сквозь стекла видны зигзаги лестниц, по которым снуют крошечные, как муравьи, люди. Полфасада занимает транспарант со словами: «Скоро в школу!» На нем нарисованы первоклашки: мальчик с ранцем за плечами, в фуражке и кителе, перетянутом ремнем, а также девочка с огромными бантами. Одной рукой обняв букет величиной с дерево, а другой размахивая портфелем размером с автобус, она, радостно обгоняя одноклассника, мчится в Страну Знаний. Странные все-таки люди – художники! Ну какая фуражка, какой китель, какой ремень? Еще бы сапоги изобразили! Когда я в 1962-м пошел в школу, ничего этого уже не было, а вместо фуражки мальчикам полагался серый берет. Подозреваю, устаревший плакат нарисовали давным-давно и никак не соберутся переделать на современный лад. То ли просто забыли, то ли государственные деньги экономят…

– Бежим, а то скоро народ с работы повалит – к прилавку не подступишься! – заторопилась Лида.

Мы перешли проезжую часть, потом, не доходя до «Книжного мира», повернули налево, и двинулись вдоль «Лубянки». Народу кругом было много: женщины в пестрых летних платьицах, мужчины в светлых брюках и белых нейлоновых рубашках с завернутыми рукавами, дети в майках и коротких штанишках. Лето!

Когда мы спешили мимо зарешеченных окон первого этажа КГБ, дорогу нам заступил широкоплечий гражданин в темном костюме и галстуке, в руке у него шипела черная рация с антенной, совсем маленькая, не больше пачки соли. А вот в кино связисты таскают на спине в рюкзаках огромные, как ящики, передатчики с двухметровой, похожей на спиннинг, антенной.

– Гражданочка, остановитесь немедленно! – мягко, но строго приказал он.

– Ой, мы торопимся! – взмолилась Лида.

– Успеете! Всего несколько минут. Разве не понятно?

– Понятно, понятно, – закивала маман и встала как вкопанная.

И только тут я заметил, что площадь вокруг Железного Феликса, где всегда по кругу ездит, сигналя в страшной тесноте, множество машин, вдруг совершено опустела. Лишь одинокий орудовец застыл, подняв вверх полосатый жезл. Потом непонятно откуда, точно из-под земли, вынырнула длинная черная «Чайка». В правительственных машинах я разбираюсь и могу отличить «Чайку» от «ЗИМа» или «ЗИЛа-111». Рядом с бабушкиным домом, напротив Пятницкого рынка, располагается Кремлевская бензоколонка, возле которой обычные машины не останавливаются. Изредка подкатывает черный, блестящий лимузин. Из него неторопливо вылезает шофер, одетый, как директор Маргаринового завода, достает из бокового кармана талон, отдает в кассу, а потом брезгливо, стараясь не запачкаться, вставляет шланг в бензобак. Обычно такие водители, гордые и молчаливые, но один из них, дядя Леша, всегда охотно отвечает на наши вопросы и даже как-то разрешил нам посидеть на заднем диване «Чайки». Меня поразило, что внутри есть самый настоящий телефон.

– А домой можно позвонить? – осторожно спросил я.

– Можно, но нельзя! – засмеялся дядя Леша.

«Чайка» с визгом затормозила в сантиметре от бордюра. Из машины сначала выскочили два крепких оперативника, тоже с рациями, огляделись, а потом устало вышел изможденный седой человек в больших темных очках. Один помощник легко распахнул перед ним высокую тяжелую дверь с бронзовым гербом СССР, второй впритык шел следом, словно прикрывая седого от возможной опасности. Ни на кого не посмотрев, человек в темных очках скрылся в подъезде.

– Ну вот, теперь проходите! – разрешил оперативник с рацией. – Совсем недолго, а вы боялись.

– Косыгин? – спросил я, когда мы немного отошли.

– Сам ты Косыгин. Андропов!

– А кто это?

– Председатель КГБ.

– Конторы городских бань?

– Т-с-с! Комитета государственной безопасности.

– Да знаю, знаю… – заулыбался я. – Они шпионов разных ловят.

– А если знаешь, то смеяться нечего! Никому не говори, что мы Андропова видели.

– Почему?

– По кочану.

Когда-то под обещание скорой поездки в «Детский мир» я мог безропотно съесть кастрюлю манной каши с изюмом, подмести пол, вынести помойное ведро или два часа просидеть в скверике, качая коляску с орущим Сашкой. В моем воображении этот огромный магазин рисовался чем-то вроде пещеры с сокровищами, а «сезамом», открывающим дверь, были, конечно, хорошие отметки и примерное поведение. В ту пору я еще не страдал из-за новой одежды, вызывающей смех у сверстников. Однажды поездка отменилась, когда я уже шнуровал ботинки. Отец заглянул в мою тетрадь и обнаружил четверку с минусом за диктант.

– А почему с минусом? – возмутилась Лида.

– Из-за исправлений…