Юрий Поляков - Совдетство

– Почему? – спросил я у дяди Юры.

– Очень просто, – объяснил он. – Внизу жили богатые и толстые от хорошего питания господа, а на верхотуре – разная там худая мелочь…

Но главной достопримечательностью подъезда были не ступени, а маленькие черные сосульки, свисавшие с серого потолка, по углам затянутого паутиной.

– Шпана развлекается! – ругалась тетя Валя. – Колония по ним плачет!

А развлекается шпана так: берется новый коробок, затем спичка с помощью большого пальца упирается головкой в боковину, желательно свежую, не исчирканную. Щелчок! Если все сделано правильно, спичка летит и вспыхивает, кувыркаясь в воздухе. Попав в побелку огненным кончиком, она намертво прилипает к потолку и, догорая, образует вокруг себя пятно копоти. Я и сам так пробовал, но спички или вообще не зажигались, или гасли в полете, или ударялись в потолок не тем концом, падая на пол… Тоже ведь искусство! Возможно, при регулярных тренировках и у меня получилось бы, однако дело это опасное: поймают жильцы – в лучшем случае надерут уши.

Я одним духом взлетел на третий этаж. На узкой длинной площадке друг на друга смотрели две двери. Если отсюда глянуть вниз, то видно, что мозаика на полу у входа изображает большие цветы, вроде лилий, а если, перегнувшись через перила, удачно плюнуть, можно попасть в середину раскрывшегося бутона. Один раз меня за этим занятием застала бабушка Елизавета Михайловна и рассердилась. Она сказала, что когда-то в этот пролет бросился жених, оставленный неверной невестой, и расшибся насмерть. А ты плюешь! Но дядя Юра уточнил: нечастный сиганул вниз, так как перед свадьбой вдрызг проигрался в карты и остался совсем без денег. Мрачные времена. Выходит, никто его не выручил? У нас в СССР по-другому: Люба проторговалась, а мы ей складчину собираем.

Дверь левой квартиры, где живут Батурины, обита старым черным дерматином, местами прохудившимся: из прорех торчат клочья серой пакли. Посредине в два яруса теснятся почтовые ящики, обклеенные вырезанными газетными и журнальными названиями: «Советский спорт», «Красная звезда», «Вечерняя Москва», «Работница», «Наука и жизнь», «Знание – сила», «Литературная газета», «Крокодил», «Гудок», «Транспортное строительство». Под ящиками есть старый медный звонок, его надо вращать, будто заводишь будильник, – и тогда в квартире раздается мелодичный скрежет. Но этой трещеткой давно никто не пользуется, ее заменила электрическая кнопка на косяке. Под ней приклеена бумажка:

Батурины – 1 зв.

Кустинский – 2 зв.

Сиротин С. Д. – 3 зв.

Сиротин А. С. – 4 зв.

Сиротины занимают три комнаты. В одной, справа, в конце коридора, живет старичок Сергей Дмитриевич, служивший инженером и построивший много разных мостов, но после войны уцелели всего два. Остальные взорвали или наши, или немцы. Он говорит, погибшие мосты часто ему снятся по ночам. При царе его семье принадлежала вся квартира, а потом их «уплотнили». В комнате Сергея Дмитриевича я был только один раз – относил по просьбе бабушки Елизаветы Михайловны пузырек с каплями Зеленина. Меня удивило, что книги там, как в Пушкинской библиотеке, стоят в высоких, до самого потолка, шкафах, причем корешки у них в основном старинные, золотые, тисненые, а имена писателей написаны с твердыми знаками: Лермонтовъ, Чеховъ, Фетъ, Майковъ, Ренанъ…

Над кожаным диваном с откидывающимися валиками в деревянных рамочках развешаны снимки разных мостов. На широком письменном столе в резном овале – пожелтевшая фотография: очень красивая дама в шляпе с перьями и молодой Сергей Дмитриевич в фуражке и мундире с молоточками на петлицах. Оказывается, при царе инженеры, как и военные, носили форму.

В отдельном застекленном шкафу главное богатство – три полки кляссеров в кожаных и бархатных обложках. Сиротин-старший – заядлый филателист и переписывается со всем миром. Дядя Юра говорит, у него есть марка, которая стоит больше, чем «Волга». Сомневаюсь, ведь любой нормальный человек моментально обменял бы ее на автомобиль. Кстати, Сергей Дмитриевич всегда, даже отправляясь на кухню или в туалет, запирает свою дверь на ключ и вешает его на шею, чтобы не потерять из-за склероза.

Рядом, в двух больших смежных комнатах живет с женой и сыном пузатый Алька, по прозвищу «Нетто», на самом деле он Альберт Сергеевич, именно так его и спрашивают по телефону, который прикреплен к стене в коридоре. Алька работает директором вагона-ресторана и подолгу пропадает в рейсах. Оказывается, до Владивостока поезд идет чуть ли не десять дней! Иногда гости звонят по ошибке три раза вместо четырех, Сергей Дмитриевич шаркает к входной двери и усмехается, обнаружив ошибку:

– Ах, вы к Бовтам? Проходите…

Это он так шутит. Бовт – фамилия Алькиной жены. В гостях у них я бываю постоянно, так как дружу с Мотей, неимоверно толстым мальчиком, двумя годами старше меня. Он все время что-то жует, а его мамаша Софья Яковлевна, наоборот, худющая, бледная и страдает желудком. Когда Нетто, вернувшись из рейса, угощает соседей слегка заветревшимися бутербродами с икрой, красной и черной, севрюгой, лососиной, сырокопченой колбасой, она никогда ничего не ест, а только грустно улыбается, поглаживая себя «под ложечкой».

У них в комнатах на стенах висят большие картины, изображающие томно разлегшихся голых женщин. Веселый Нетто называет их всех почему-то «Нюшками». С потолка там свисают хрустальные люстры, не хуже, чем в том театре, где я видел «Синюю птицу», но, конечно, послабее, чем в Елисеевском гастрономе. Этот магазин тетя Валя называет «горем семьи», так как спиртное там можно купить до десяти часов вечера.

На полу у Бовтов лежат ворсистые узорчатые ковры, а в застекленных шкафах и на этажерках стоят золоченые кружевные сервизы, получше тех, что выставлены в витрине на улице Кирова. А вот книг у них гораздо меньше, чем у Сергея Дмитриевича. Зато есть импортная музыкальная чудо-машина: нажимаешь кнопку – и черная пластинка сама по специальному желобку катится и ложится на байковую поверхность вертушки, а затем патефонная головка с иголкой сама собой опускается на вращающийся диск. И комнату заполняет музыка, но не советская – а джаз, от которого хочется бегать, бесясь, по комнатам.

– Не носись там с Мотькой! – строго предупреждает тетя Валя. – Раскокаешь кузнецовский фарфор – до смерти не расплатимся…

М-да, удивительная семейка: у одного марка стоит как автомобиль, у другого – блюдечко такое, что цены не сложишь!

Сколько я себя помню, Сергей Дмитриевич всегда был с Алькой в ссоре, даже не разговаривал с сыном. Общались они через Мотьку или Софью Яковлевну, хотя, как я понял из обмолвок взрослых, разрыв произошел именно из-за того, что Нетто женился на «ростовской разведенке», с которой познакомился в рейсе. Сиротин-старший даже не пришел к ним на свадьбу в ресторане «Метрополь», а младший в отместку записал Мотьку на фамилию жены – Бовт. Впрочем, дядя Юра объясняет все иначе: Сергей Дмитриевич хотел, чтобы сын тоже стал инженером, но тот, отчисленный из института за прогулы, пошел работать железнодорожным официантом. А еще раньше, в молодости, он спер у отца и, сбежав в Ялту, промотал редкую марку, каких в мире всего несколько штук.