Рой Бедичек - Приключения техасского натуралиста

Дальше Ветмор описывает, как сокол игриво постукивает по плечу перепуганного насмерть баклана и тут же спокойно отлетает от него. «Часто соколы, играя, — заключает он, — на всей скорости врезаются в стаю летящих песочников и разбрасывают их как листья по ветру, ни одному не причинив вреда».

Все это хорошо согласуется с теорией Карла Груза об играх от избытка энергии, которая, я думаю, может объяснить шутки пересмешника с цыплятами. Если это и не юмор, то, во всяком случае, игра.

Время от времени вновь всплывает легенда о том, что пересмешники отравляют свое потомство, оказавшееся в неволе. Мне говорили, что так поступают кардиналы. Эта история несет на себе явный отпечаток фольклорного вымысла: за всю свою жизнь я не зарегистрировал ни одного такого случая. Однако Артур Ратледж свидетельствует, что молодой пересмешник, которого он посадил в клетку, наутро умер — после того, как его покормила птица-мать. Когда он рассказал об этом известному орнитологу Артуру Уэйну, тот объяснил: «Самка пересмешника, обнаружив свое потомство в клетке, иногда приносит ему ядовитые ягоды: пусть тот, кого она любит, лучше умрет, чем живет в неволе!»

Заметим, что во всех подобных историях в роли отравителя выступает мать, а не отец. Лично я никогда не мог отличить самца пересмешника от самки и думаю, что даже и мистер Уэйн вряд ли вправе с уверенностью утверждать, что птенца отравила именно мать: фактически определить пол птицы можно, только убив ее. Так или иначе, история эта полностью соответствует образу пересмешника — самого сильного индивидуалиста птичьего мира.

Слывущий дружелюбным по отношению к человеку пересмешник на самом деле не более дружелюбен, чем кот, который берет от человека то, что хочет, считает это само собой разумеющимся и не платит человеку ни служением, ни привязанностью. Пересмешник связан с миром людей лишь потому, что деятельность человека увеличивает природный запас червей, жуков и фруктов. Он действительно обитает во дворах человека, в его садах и огородах. Но, думаю, вовсе не из любви к нему.

Если воспользоваться хорошим биноклем да еще при хорошем освещении, пересмешник скорее напомнит вам сокола, нежели птицу из отряда воробьиных, и уж конечно нет в нем ничего дружественного. Взгляните на его глаза. Они не темные, как обычно кажется, но зловещего янтарного цвета, острые, испытующие, неистовые — сравните их хотя бы с большими, беззлобными глазами славки. Сравните быстрые, целенаправленные, нешуточные манеры пересмешника с подкупающе-обаятельным поведением королька или его суровость — с веселостью гаечки. Большинство птиц из семейства воробьиных посматривает вверх, на небо, так же часто, как и на землю, но не таков пересмешник. Он постоянно смотрит вниз, что в сочетании с его слегка искривленным клювом придает ему хищный вид. Он как будто вечно негодует от нанесенного оскорбления. Нет, он явно не в восторге от человека.

И он вовсе не веселый. Помнится, один из героев Вордсворта, «шествуя на запад, к нетронутым лесам, болтает с веселым пересмешником». Вероятно все-таки, великий английский поэт никогда не видел и не слышал эту птицу. Ему просто понравилось хорошее, ударное словосочетание: «веселый пересмешник». Но пересмешник какой угодно — только не веселый, да и пение его таковым не назовешь. Он всегда слишком занят делом, слишком напряжен и прямолинеен. Даже его, условно говоря, юмор (прикинуться соколом и в ложной тревоге разогнать глупых кур, квохчущих и кудахтающих, по всему двору) — не веселый розыгрыш, а скорее сардоническая насмешка.

Мы называем его веселым, радостным, дружелюбным, потому что любим его. Такова уж человеческая слабость, а может, и достоинство: награждать любимых всеми добродетелями, а недругов — злыми подозрениями. Мы склонны находить в отношении пересмешника к нам ту же привязанность, которую питаем к нему.

Вместо того чтобы приписывать пересмешнику желаемые качества, нам следовало бы подходить к нему с иными мерками. Так недопустимые для обычных людей грехи музыкантов, писателей, художников и артистов мы в конце концов считаем простительными. Вот и о пересмешнике давайте скажем, что король песни не может быть несовершенным, и, переведя его высокомерие в ранг достоинства, будем принимать его таким, какой он есть. А дружелюбие, веселость и другие приятные качества поищем в другом месте.

Сравните пересмешника с его самым безобидным и самым ненавидимым врагом — с малиновкой, чья всегдашняя веселость вошла в поговорку. Как добродушна и общительна эта весело болтающая зимняя гостья! Она такая компанейская по сравнению с чопорным серым аристократом-пересмешником, сидящим в стороне и погруженным в вечную ревность! Соперничество так и клокочет в нем, заставляя проводить большую часть времени в готовности нанести яростный удар любому когда угодно и где угодно. Удивительная самоуверенность! Будто природа проводит эксперимент по созданию свободного необузданного певца, обладающего самым подлинным голосом.

Когда я был мальчиком, любимым способом окололитературных острословов разделаться с Уолтом Уитменом было привести его цитату — приговор самому себе, — популярную тогда в академических кругах: «Самая отвратительная старая свинья, роющаяся в болоте собственного воображения». Изощренные остряки добавляли при этом извинения в адрес свиньи. В те времена у Уитмена было мало защитников даже на факультетах английского языка.

То ли любовь к болотам, то ли стремление быть не таким, как все, заставили меня купить в букинистическом магазине его «Листья травы» за двадцать пять центов. Мое внимание сразу привлек цикл «Морские течения», который начинался стихотворением «Из колыбели, вечно баюкавшей». Оно так понравилось мне, что я перечитывал его вновь и вновь, пока не выучил наизусть. Ведь Уитмен перевел на человеческий язык песню пересмешника! Я любил декламировать эти стихи, будучи один на холмах, где останавливался время от времени, чтобы прислушаться к настоящей, живой песне пересмешника. Спустя годы я узнал, что поэт, по его словам, испытывал каждую строку своих стихов точно таким же образом, — читая их вслух на природе.

Я каждый раз пытался связать части птичьей песни с частями поэмы и постепенно пришел к ее целостному пониманию.

Вскоре я обнаружил еще одного певца «пустынного болота» — дрозда-отшельника, но ни разу не застал его поющим в лесах: зимой эта птица не поет в Центральном Техасе. Дрозд просто сидит, время от времени чирикая, медленно двигает хвостом вверх и вниз, а затем исчезает в кустах. Это самая неслышная из всех известных мне птиц — тихая как мышка. И лишь много позже, услышав дрозда в иной ситуации, я понял, почему именно песня этого маленького бесцветного создания вдохновила поэта на создание восторженного стихотворения «Когда во дворе перед домом цвела этой весною сирень».