Анна Исакова - Ах, эта черная луна!

— Я помню, как встречали тебя на вокзале, когда ты приехала из Вены в последний раз, вдруг произнесла Мария. — Две пролетки, полные женщин, мужчин и цветов. Поцелуи, слезы, смех. И шепот на улицах: «Приехала внучка старого Франкфуртера!».

— Он не был старым, — тихонько сказала Мали. — Ему не было и пятидесяти.

— Тогда мы говорили о нем «старик». Ты тоже так говорила. А потом обеды в твою честь, вечеринки, гулянья, катанье на лодках по озеру. Как весело было. Как мне было обидно, что я на сносях и двое держатся за полу! Как мне хотелось опять оказаться свободной!.. Пятнадцать человек забили, и пять детей.

— Откуда ты знаешь?

— Антанас считал, когда мы их хоронили.

— Отшельник?

— Убийца.

— Так это ты с ним хоронила? А говорила с мужем.

— Он и был моим мужем. Разве ты не помнишь? — произнесла Мария и опустила голову. Она расплакалась. Плакала тяжело, грубо, хрипя и вздрагивая. Мали вначале неохотно погладила ее по плечу, потом обняла за плечи. Они долго сидели на веранде, обнявшись.

— А почему все-таки ты не взяла подсвечник? — спросила Мария.

— Нет вам прощения, — вдруг зло крикнула Мали, отбросив с плеча руку Марии, — никому, никогда! И тебе тоже нет!

Надо сказать, что история, связанная с предполагаемой высылкой евреев, была куда более серьезной, а связанная с ней интрига, касавшаяся Любови, куда более сложной, чем это можно представить себе из предыдущего рассказа. Для того чтобы изложить ее более или менее связно, следует начать сначала, с того дня, когда партейгеноссе Игорь Вячеславович Головлев пригласил Юцера на разговор.

Впрочем, о надвигающейся беде Юцер узнал впервые вовсе не от него. Как обычно, источником информации стала женщина. На сей раз Юцер держал свои любовные похождения в глубокой тайне. Дело в том, что дамой его сердца стала Ванда, женщина с глазами василиска, жадными и коварными, как она сама. Та самая Ванда, напомним, которая бежала из дома Юцера, когда оказалось, что на квартиру направлен прожектор КГБ, того самого учреждения, которым заведовал муж Ванды и бывший соученик Юцера. Из-за одного этого Юцер не имел права заводить интрижку с Вандой. Все-таки он был главой семейства и хорошо знал нрав женщины, которой в какой-то мере доверился. У него не было сомнений в том, что в сложную минуту Ванда его выдаст. Но устоять он не смог. Ванда была так аппетитна, так неудержимо порочна, так по-женски совершенна. И риск… риск взвинчивал Юцеру кровь. А она стала такой тяжелой, густой и вязкой, эта кровь, что отзывалась в висках не стрекотом, а тупой болью.

Они встречались не чаще раза-двух в месяц в квартире Вандиной сестры, расположенной во дворе, в который выходил черный ход заведения, где работал Юцер. Ванда приходила на несколько часов раньше. Никто не знал, куда выходил на несколько часов Юцер. Никто ничего не знал и не мог знать, но все-таки на душе у Юцера было неспокойно. Потому, когда Ванда пригласила его на срочную и внеочередную встречу, он подумал, что их связь раскрылась, и не видел выхода. Пранас сильно отличался от Оськи Сталя, его позиция во власти была фундаментальной. У Юцера не было никаких шансов с ним справиться.

Однако Ванда не выглядела взволнованной. Вид у нее был не испуганный, но и не фривольный. Юцера пригласили явно не для провокации, но и не для любовных утех.

— Слушай, — сказала Ванда, — Пранас сказал, что скоро начнется охота на евреев. Сначала с ними поиграют, как кошка с мышью, а потом начнут травить, как тараканов.

— Так сказал Пранас? Этими словами?

— Этими. Но это не его выдумка, он, вроде бы, не слишком и доволен. У него нет литовских кадров на еврейские места, значит, придется принимать присланных русских, а это неприятно, и к тому же опасно.

— Разве в учреждении Пранаса есть евреи? — наивно спросил Юцер.

Ванда кинула в его сторону презрительный взгляд и промолчала.

— Нам не надо больше встречаться, — сказала Ванда. — За евреями может начаться слежка. А тебя я могла бы спрятать у своих родственников в Жемайтии.

— Разве эта кампания будет временной?

— Никто не знает, какая кампания временная, какая нет. Ваши за границей поднимут такой шум, что в какой-то момент вся эта история пойдет на убыль. Главное не попасть в первые эшелоны, а тебя в городе слишком хорошо знают.

— Ты не думаешь, что все это Пранас выдумал, потому что узнал про нас?

— Ой-ой! Ему на нас плевать, поверь мне. У него свои игры. Я не лезу в его дела, он не вмешивается в мои. А потом, я же тебе сказала, он недоволен этой ситуацией.

— Н-да, — сказал Юцер и, поцеловав Ванду в щечку, вышел на лестницу.

— Н-да, — сказал он ранним вечером того же дня, рассматривая двор из окна собственной столовой. — Когда-нибудь мне будет не хватать этого пейзажа.

— Или мы куда-нибудь собираемся? — спросила Паша.

Вопрос повис в воздухе. Паша подошла к окну и встала рядом с Юцером. Ей хотелось знать, о каком таком пейзаже идет речь. Сверху им был виден фрагмент двора, сирень под окнами первого этажа, сараи, колодец, дуб и огороды.

— А где пейзаж? — спросила Паша.

— Хотел бы я знать, что происходит в том флигеле, — задумчиво произнес Юцер. — Может быть, я бы даже хотел стать его обитателем. Вернее, оказаться им. У нас слишком большая квартира. Она многим мозолит глаза. Многие могут захотеть ее получить. А этот убогий флигель…

— Флигель! — перебила Перпаша. — Можно подумать! У нас в старые времена был флигель, так там жила семья меламеда Ицика Флюхта, уважаемого человека! А это не флигель, а сарай. И подумаешь, какая тайна, — что там происходит?! Я тебе скажу, что! Там одна комната и полкухни. В кухне висит вышитый плакат: «Кто рано встает, тому Бог подает». А в комнате все одно за другим: кровать за столом, шкаф за кроватью, за шкафом паутина. И пьяный Йозас везде, когда он дома. А когда его нет дома, Андзя ходит по городу и ищет, откуда его можно вытащить. Она его тащит, а он ее бьет.

— А ты откуда знаешь? — удивился Юцер.

— Когда в моем доме мне отказывают в слове, я хожу туда петь песни.

— В дворницкую?

— Подумаешь, в дворницкую! Зато там мне не смотрят в рот, когда я ем семечки.

Из домика выбежала полуголая Андзя. Она была босиком и зачем-то тащила за собой холщовую скатерть, запятнанную то ли вином, то ли кровью. За Андзей выскочил взлохмаченный Йозас в трусах и майке. На его босых ногах были калоши. Они начали бегать друг за другом вокруг колодца. Под конец Йозас схватил Андзю за волосы и потащил в дом.

— Вот, уже происходит. Теперь он засунет ее головой в ведро с водой, а потом они будут петь песни.

— Паша, как тебе не стыдно! Разве это красиво — подсматривать? Кстати, я надеюсь, скатерть не окровавлена?