Анна Бессмертная - Блаженны нищие духом

Дома он рассказал о записке Ани.

— Знаешь, Андрей, не звони… Не надо этого делать. Он же ничего обо мне… о нас не знает?

— Нет, ничего.

— Не звони. Уедем — и все. И ничего не было. И забудем все. Не звони. У меня плохое предчувствие.

— Может быть, и стоило ему позвонить, а то нехорошо как-то получается… Только, знаешь, у меня тоже плохие предчувствия. Ты права. Не буду я ему звонить. Пока он будет меня искать, нас уже здесь не будет. Я больше ничего не хочу. Мне все равно… Я хочу просто жить, чтобы ты была рядом, чтобы я мог писать. Я, наверное, просто устал…

Валерий Михайлович рвал и метал: неужели какой-то сосунок так ловко обвел его, старого опера, вокруг пальца? Были опрошены все сотрудники станции, мужики из частного охранного предприятия, но никто ничего не знал. Кто-то вспомнил, что вроде бы к Андрею в последнее время пару раз заходила какая-то молодая женщина, но кто она такая, откуда, где живет, никто не знал, как никто не знал, на какую такую новую работу, судя по записке, мог устроиться Андрей. Он исчез вместе со своим псом, как провалился сквозь землю. А Савельев, как и ожидалось, ломал на допросах дурку, и дело прямым ходом шло в тупик.

Еще в институтскую пору, когда на Леху Савельева чуть было не завели уголовное дело, да и потом, он нет-нет да и думал о том, что может сесть в тюрьму. И тогда он начинал прикидывать, как ему себя вести в камере, как войти, что сказать… В тюрьму ему, конечно, не хотелось, но уж если не подфартит, то он был уверен, что там не пропадет. Он сумеет себя поставить как надо. У него было достаточно знакомых, прошедших через следствие и отсидевших разные сроки, чтобы иметь приближенное к реальности представление, как там и что. Он правильно вел себя на допросах и рассчитывал, что срок ему дадут небольшой. Он все перетерпит, все вынесет, благо у него есть еще заначки, а в Афгане основа его будущего благосостояния. На досуге он все обдумает и что-нибудь обязательно придумает. Он, Леха Савельев, еще выплывет и покажет себя!

Но один момент как-то прошел мимо него: слухи в следственном изоляторе распространяются очень быстро, и ни для кого не секрет, по какому делу находится в нем клиент. И уж никак не мог он предполагать, что судьба сведет его там с бывшими афганцами, взятыми за угон и налаженный сбыт краденых автомашин.

— Так ты, говорят, воевал в Афгане, браток? — К Лехе подсел обритый наголо одноглазый здоровенный мужик. Народ притих и как бы даже придвинулся поближе, в ожидании интересного разговора.

— Воевал, браток, — бодрым, но фальшивым голосом ответил ему Леха.

— Ну и как тебе воевалось, браток?

— Воевал, как все, за спины не прятался, — огрызнулся Леха, почувствовав в тоне мужика подвох.

Мужик развернулся к камерной аудитории, сделал широкий жест рукой и театрально для всех произнес:

— И за спины он не прятался. Во-от. А вы говорили…

— А пусть-ка он лучше расскажет, как в жопы погибших солдатиков героин в трубках заколачивал, — донесся откуда-то осипший голос.

Леха похолодел.

— Что ты такое несешь, Шнобель? Как ты можешь марать честь солдата-афганца такими словами? — сказал одноглазый пафосно и фальшиво.

Сиплый голос хихикнул:

— А пусть он расскажет, на чем его взяли с поличным.

— Да, пусть расскажет, — поддакнул кто-то.

Воцарилось тягостное молчание.

— Тогда я расскажу. Тут краем уха слышал, что взяли голубя нашего, когда он доставал трубки с героином из тела своего погибшего в бою товарища.

— Это правда, браток? — спросил его одноглазый, хотя всем было очевидно, что он уже в курсах. — Скажи, что это неправда!

Леха затравленно молчал.

— Значит, правда, — подытожил одноглазый. — Тогда надо восстанавливать справедливость. Я правильно говорю? — обратился он к сокамерникам.

— Правильно! Правильно! — поддержали его со всех сторон.

— И как же мы будем восстанавливать справедливость? — вопросил одноглазый.

— Твое слово! Как скажешь — так и будем восстанавливать!

— Забьем-ка и мы тебе в жопу чего ни то для начала… И учти: житья тебе теперь на белом свете не будет.

Ночью, придя в себя, Леха распустил на ленты свою когда-то шикарную и дорогущую, а ныне вонючую и грязную рубашку, сплел удавку, приладил ее одним концом к оконной решетке, надел петлю на шею и посмотрел в окно. Светила бледная почти полная луна. Он подумал о том, что в эту минуту там, дома, все спят. Мысленно прошелся по комнатам, кухне, коридору. Двери тайного воображаемого чуланчика распахнулись, и оттуда сначала вывалился Володька Головко, вернее, то, что оставалось от него в цинковом гробу, за ним — Сашка Забродин, потом тот парень, которому по ошибке, вместо Андрея, прострелил голову и чьего имени он даже не мог вспомнить… И тогда он шагнул. Пуповина натянулась, и земля уменьшающимся голубым шариком стала быстро удаляться из-под его ног. Но, натянувшись до предела, она оборвалась, он грохнулся на пол и услышал:

— Нет, парень, тебе еще жить да маяться. Это ты легко захотел отделаться… Из тюрьмы тебе все равно живым не выйти, но будут тебя весь срок иметь все, даже петухи. Уж я об этом позабочусь.

Больше всех волновался Жерар, но все прошло гладко. После церемонии они посидели в ресторане. Андрей молча ел, тупо уставившись в тарелку, Ани, спотыкаясь на каждом слове, пыталась переводить Андрею вялые попытки Жерара что-то сказать по случаю. «Да… — думал Жерар, украдкой поглядывая на Андрея, — с головой у него совсем плохо. Тем лучше для нас. Меньше проблем. Конечно, Ани будет тяжело с ним, но, в конце концов, мы же ей платим».

Чтобы не длить пытку, он, сославшись на срочные дела, довольно быстро их покинул. Из своего номера позвонил Люку, рассказал последние новости и дал команду начинать оформление дома и счета. В голове победно звучал какой-то бравурный марш, и периодически возникала мысль: «Все-таки мы сделали это!», но из суеверия он ее гнал прочь: пусть сначала они благополучно доберутся до места.

Четыре оставшихся до отлета дня Андрей старался на улицу не выходить, только рано утром и поздно вечером с Гератом. Он больше не хотел ничего знать, ни давать показания, ни встречаться с кем бы то ни было. Ему казалось, что там, на станции, произошло чудо: неудачник-бомж, вечно голодный и никому не нужный, вместо того, чтобы тихо скончаться в одиночестве, вдруг получил вторую жизнь, и теперь ее уже никто не попытается отнять, а если и попытается, то он так просто не дастся. Ему есть за что сражаться.

Ани зашла в школу попрощаться, нанесла туда разных закусок, вина, торт. Они посидели, отметили ее замужество, взгрустнули… Выразили надежду, что еще посотрудничают когда-нибудь…