Ксения Кривошеина - Шум прошлого

Сомнения, что перед ним свой русский, рассеялись сразу, как только он приблизился в плотную к мольберту и встал за спиной парня. На маленьком табурете стояла жестянка наполненная нашими тюбиками. «Кобальт синий», «Краплак» и «Сиенна» с «Охрой» ловко ложились на холст с помощью кисти и маленького мастихина, из под руки художника рождалась невиданная панорама из дворцов, подвесных садов, фонтанов, мраморных фасадов, ипподромов и крылатых богов. Мёртвый город на глазах у удивлённого зрителя превращался в живой и по нему гуляли древние помпейцы. Была ли это фантазия художника?

— Это ты сам такую штуку выдумал или кто надоумил? — почему-то обиженным тоном спросил Костя.

Парень видно привык к подобным вопросам, а потому не смутившись и не оборачиваясь, продолжая быстро дописывать холст, тут же улыбаясь какому-то англичанину, который выбирал себе картинку, ответил Косте кивком головы указав куда-то вниз, под ноги. Рядом с мольбертом, лежал потрёпанный чемоданчик, а на нём маленький продолговатый альбом, Костя нагнулся и раскрыл его. Это были виды Помпей, одна страница — развалины, а другая — из кальки, накрывавшая эту страницу сверху, полностью воссоздавала картину настоящих доподлинных Помпей, тех которые были до «Гибели..». Именно по этим историческим подлинникам воссозданным археологами и писал парень свою живопись.

Находка была стопроцентной и беспроигрышной, потому как туристы клевали на неё сотнями!

— Что же ты нас, русских, за вахлаков держишь? Мы ведь куда смекалистей местных, — и кивнул в сторону соседа, который изнывая от жары безнадёжно ждал покупателя и не скрывая завистливых взглядов рассматривал толпящихся туристов вокруг русского художника.

— А ты тоже балуешься? — и кивнул на Костин альбом.

Косте стало неловко и он почти застеснялся, смутился от этого вопроса, но потом опомнился и обиделся. Будто его этот прохвост оскорбил, да не только его, а в его лице всё искусство.

— Да, вроде того… но не так, как ты.

— Что, небось Академию кончал и о славе мечтаешь? Как зовут-то тебя?

— Костя Зайцев.

— Нет, о таком ничего не слыхал и даже твоих работ не видал. Ты из каких мест?

— Из Питера, и я действительно «Репу» кончал. Но давно, ты тогда ещё в школе учился.

— Вообще-то я Борис, но меня все Барсом кличут. Это такое прозвище, ну, если хочешь, псевдоним, актёрская подпись…

Псевдоним он произнёс с ударением на «о» и Костя подумал, что совершенно зря он заговорил с этим малограмотным парнем.

— Ты надолго ли в Неаполь или дальше путь держишь? — спросил Барс.

— Да я на неделю и только в Неаполь и, знаешь, уже домой охота, не нравится мне здесь ужасно, — Барс как-то неопределённо хмыкнул в ответ, будто хотел возразить, но Костя продолжил. — Я ждал чего-то другого, думал набраться впечатлений, а представляешь, даже ни разу альбома не раскрыл. Пыльно здесь, жарко и бедность удручающая, как в узбекском ауле… Не вдохновляет всё это.

Он хотел развить свою мысль и уже готов был продолжить рассуждения о бренности жизни и вообще о том, что счастья на свете мало, да и где его искать, но осёкся и тут же подумал, что нечего метать бисер перед первым встречным.

Пока они болтали, Барс закончил очередную картинку, отставил её в сторонку на просушку и когда Костя решил уже с ним распрощаться парень добродушно улыбнулся и произнёс.

— Слушай, приходи сегодня вечером ко мне. Вы где остановились?

— В гостинице «Julia», да ты знаешь, это такая длинная уродина в тридцать пять этажей.

— Ну, так это совсем рядом от меня. Вот смотри, я тебе сейчас нацарапаю планчик. Дай-ка твой шикарный альбом… Здесь твоя Джулия, ты заворачиваешь за неё и сразу попадаешь на широкую улицу, идёшь по ней до конца, потом туннель, это подземный переход и выходишь прямо на набережную, потом повернёшь направо и через сто метров увидишь кабак, он приметный, на нём большой осьминог изображён, да ты не потеряешься, наши русские нигде не пропадают. Тебе от гостиницы до ресторана ходу пятнадцать минут.

И с этими словами парень вернул Косте альбом.

— Когда приходить?

— Часам к десяти. Неаполитанцы в это время только начинают жить.

Он хотел ещё что-то добавить, но его намётанный глаз заметил пару туристов которые с интересом разглядывали его картинки. Кажется они говорили между собой по-немецки и мужчина спорил с женщиной, а та всё тянула в сторону. На помощь сомневающимся вовремя подоспел Барсик. Он учтиво поздоровался и после нескольких слов женщина рассмеялась, присела на корточки и стала перебирать одну за другой картинки, сравнивать, потом позвала мужчину и они вместе углубились в живопись Барса. А он скромно стоял поодаль, наблюдал, изредка делал замечания, деликатно отходил в сторону, как бы показывая всем своим видом, что он не давит на покупателя, а вежливо предоставляет им самостоятельный выбор.

«Хитрая бестия. И как умело себя ведёт. Интересно, на каком языке он с ними балакает», — подумал Костя и поймал себя на том, что он бы так не сумел. «Вот Музочка умела, конечно, иначе, но у неё это хорошо получалось. А я могу только творить, а продавец из меня никакой». Через пару минут он увидел как мужчина достаёт из бумажника деньги, а Барсик из своего чемодана вынимает тугой рулон чёрных полиэтиленовых мешков. Вот он оторвал один и вложил в него два своих шедевра.

— Ну, товарищ художник, мы вас обыскались! — услышал Костя за спиной голос гида. — Куда же вы потерялись? Скорее, скорее, поторопитесь, вас все ждут, я уж с ног сбилась, отчаялась вас в толпе найти…

— Простите, знакомого встретил, разговорился…

Гид цепко ухватила Костю за руку и ловко лавируя в толпе они устремилась к выходу. На площади, перед музейными кассами изнывала на солнцепеке их группа. В программе, на сегодня ещё было запланировано посещение двух музеев. Ни сил, ни желания у Кости не было…

К художественному музею «Capo Di Monte» им пришлось подниматься долго в гору пешком по узенькой извилистой улице. По причине дорожных работ автобус выбросил их на полпути. Огромное здание музея помещалось на горе, окруженное большим тенистым и ужасно запущенным парком. Когда-то, очень давно здесь были посажены пальмы, вырыты пруды и разбиты цветочные клумбы. Но теперь пальмы вымахали до небес и их стволы, как непричёсанная швабра заросла по всей длине ствола, дорожки как щетиной покрылись выжженной травой, пруды превратились в болотца и отдыхающие топили в них бутылки, а клумбы буйно разрослись в умятые телами лужайки. Сам многоэтажный мастодонт музея был наполнен километрами живописи восемнадцатого века где нескончаемые цветочно-фруктовые натюрморты перемежались с грудой голых селюлитных тел. Косте хотелось взглянуть на знаменитых Тициановых «Пап» в кроваво-вишнёвых облачениях, но как назло этот зал оказался закрыт и удалось увидеть только Брейгелевских «Слепцов».