Ксения Кривошеина - Шум прошлого

Он, по своей привычке, отстал от группы, присел перед Брейгелем, но сосредоточиться всё равно не удалось. Каждые пятнадцать минут над музеем пролетал самолёт. Да так низко и с таким рёвом, что казалось ещё мгновение и он обрушится на крышу. Этот оглушающий кошмар вывел его окончательно из равновесия…

При выходе из музея, на ступеньках, трое русских приплясывали и распевали под гармошку. Гид застеснялась, потупила глаза, неловкость за соотечественников перенеслась и на группу и как-то бочком, бочком обойдя сторонкой певцов они сбежали со ступенек в парк. Осеннее солнце почти скатилось за Везувий, а им ещё предстояло дотопать до последней цели — Археологического национального музея. Именно туда, за многие годы раскопок и были свезены все Помпейские сокровища.

Усталость навалилась не только на Костю, почти все думали только о душе, ужине и гостиничной койке. Объяснения гида уже слушали в пол-уха, и многие женщины сбросив кроссовки и сандалии бродили по прохладному полу босиком. Стены музея тоже были из мрамора, двери на всех этажах были открыты, и лёгкий ветерок проснувшийся на закате солнца освежил разгорячённые тела.

Костя переходил из зала в зал, всматривался в рисунки и формы ваз, любовался бронзой, керамикой. Это зрелище постепенно захватило его. Каждый предмет поражал изысканностью и красотой, в которой не было ни натужности, ни помпезностью, а только гармония и «Никаких мук творчества…» — подумал Костя. Он повернул в следующий зал и остолбенел. Во всю ширь и высь стены переливалась и играла в лучах заходящего солнца огромная мозаика. Поверхность её словно живая дышала нюансами полу цветов. Ничего яркого, кричащего, каждая деталь рисунка подчинена единой композиции, мельчайшие кусочки смальты сливались воедино, отчего создавалось впечатление живописного полотна.

«Куда там Карлу Брюллову!» — подумал Костя и опустился на скамью напротив. Он прислонился спиной к прохладной стене и ему показалось что капли фонтана запели хрустальную песенку, откуда-то повеяло свежескошенной травой и медовыми ночными фиалками, а предзакатный луч позолотил в витринах круглые бока кубков и крылья зверей, отчего возник странный эффект их движения. Яркие жёлтогрудые с синими хохолками птицы клевали виноград, перелетали со стены на пол, взлетали к потолку, парили, спускались к серебряным и золотым тарелкам, садились на самый край и пили из них воду. Прекрасные боги полулежали в аркадах в тени красивейших дворцов, улыбались, беседовали, чёрные рабы им подливали из кувшинов вино. Эти мирные группы окружённые покоем, вдыхающие запахи роз и жасминов спокойно наблюдали как совсем близко, в нескольких километрах раскалённый солнечный шар прячется за Везувий и там уже падает в море. Вьющиеся лозы винограда, груши, апельсины, гранаты и павлины на мозаичном полу переплетались в причудливый орнамент и бежали живой змеёй вверх по белоснежным колоннам к небесным сводам. И вдруг сильный порыв принёс первые признаки грозы, стали сгущаться тучи, отдалённым эхом послышались ворчащие раскаты грома, заржали лошади, удары копий, мечей и трубный слоновий глас заспорил с тигриным рыком, всадники рубили, кололи, падали, лилась кровь и не было ни победителей ни побеждённых. Боги и богини спрятались в соседнем зале. И когда битва была уже в полном разгаре из самой гущи на передний план вылетел всадник на белом коне, в развевающемся плаще, его лицо с прямым чуть с горбинкой носом и с горящими глазами смотрящими так, что от одного этого взгляда противник дрожал и готов был пуститься в бегство. В одной руке у него была пика, а на поясе маленький широкий меч. Он натянул поводья, конь под ним захрипел, вздыбился, всадник угрожающе поднял копьё и бросив на Костю гневный взгляд готов был уже броситься на него, но неожиданно в последний момент, каким-то детским плаксивым голосом произнёс:» Еврик хочу, дай ещё один еврик…». Тут возникло некое замешательство, битва словно замерла и ни павлины, ни тигры, ни крылатые боги никак не могли взять в толк, почему Александр Македонский, а это был именно он и никто другой, вдруг заговорил по-русски, да ещё потребовал от Кости еврик.

Пришлось вернуться из забытья в зал. И рядом на скамеечке обнаружить мальчика лет десяти, а поодаль его младшую сестру, сидящую на полу и играющую с куклой Барби.

— Еврик хочу… — проканючил мальчик.

— Не давай, пап, ему еврик, у него уже есть в заначке пять евриков, — не отрываясь от куклы и не поднимая глаз наябедничала девочка.

— Ну-ка быстро за мной! — скомандовал спортивного вида папа и тревожно взглянув на Костю скрылся в соседнем зале.

С противоположной стены великий полководец всё так же гневно смотрел на Костю и поверхность мозаичной смальты из которой было сделано гениальное панно продолжало жить своей жизнью.

«Удивительно, как этим мастерам удавалась такая техника. Ведь если смотреть издалека, то можно принять за живопись…». Но тут Костя опять спохватился и кинулся к выходу.

Высоченное и уродливое здание гостиницы «Julia», в которой остановились русские туристы, всем своим видом и внутренним содержанием, только дополняло мерзкое настроение Кости. По телевизору по всем программам хохмили хохмачи, переодевались то в мужчин, то в женщин, с утра до ночи продавали ковры и дешёвые драгоценности, играли в покер и рулетку. Стены в гостинице построенной в начале шестидесятых были столь тонки, что ночью Костя слышал как справа от него за стеной кто-то громко стонет и храпит, а из неведомо каких щелей и дыр несло жареной рыбой.

Единственное, что смиряло Костю с его пребыванием, это то, что он жил на 20 этаже откуда открывался восхитительный вид на залив. За беззвучным скольжением по воде всевозможных лодочек, парусников и огромных кораблей можно было наблюдать часами. Жаль, что окно было намертво заколочено, и воздух в комнату попадал из зарешеченной щели под подоконником. Кондиционер не работал, отчего в номере было удушающе жарко!

Раздражала Костю не только грязь на улицах, но и невероятное количество нищих, среди которых было полно румын, украинцев и молдаван. Город кишел полицией и прямо в центре, у ратуши, среди бела дня, он был свидетелем настоящей киношной облавы.

Часы показывали девять вечера, за окном была теплая осенняя ночь, мерцающая как на воде, в небе и у подножья гостиницы тысячью живых огоньков. Автомобильный поток даже усилился и Костя с досадой подумал: «А ведь что-то хотел мне сказать Македонский… да этот болван со своими евриками сбил его».

Огромный лифт, в котором легко умещалось человек пятнадцать, опустил его в гостиничное фойе, он сдал ключ, вышел на улицу, повернул за гостиницу направо и пошёл дальше следуя плану нарисованному художником. На душе было погано и даже сейчас по пути к Барсу, он сомневался в правильности своего поступка. Но ему было бы ещё хуже останься он на ужин в гостинице, после чего пришлось бы опять выдумывать причины по которым он не может «расслабиться» в номере у Петра Иваныча вместе с Ниной и Раей… Молодые ездоки на стрекочущих на все лады мотороллерах неслись куда-то в ночь по своим весёлым делам, а Костя дошёл до туннеля, нырнул в его тускло освещённое чрево и в голове мелькнуло, что здесь могут легко пристукнуть. Он прибавил шагу, благополучно выбрался на поверхность и оказался на улице, которая шла вдоль набережной. Богатые особняки, гостиницы и рестораны береговой линии поражали роскошью, открытые лимузины в которых сидели нарядные люди то и дело подкатывали к подъездам.