Шубханги Сваруп - Широты тягот

Когда он возвращается на веранду, гость уже прибыл. Накрапывает дождь, но необычный — он совсем не напоминает привычную тропическую мелодраму. Нет ни ветра, ни облаков. “Горный дождь!” — восклицает Гириджа. На больших высотах дождем выпадают туманы.

Он стоит в разлившейся по саду мгле. Прямые, как бамбук, струйки соединяют небо с землей, а он вкраплен посередине. Они падают в абсолютной тишине — такой, что он слышит собственное дыхание. С самого своего рождения они питали гималайские реки, а теперь его очередь. Вода ласково смачивает его лоб, губы, плечи.

В один присест горный дождь смывает всю паутину, которой он себя оплел, наполняя его томительным желанием навестить богов всех гор — Гималаи. Ибо он Гириджа, дитя гор.

* * *

Это месяц тягот и безысходности. Месяц отважного противостояния бесконечным горизонтальным дождям, которые приходят из самой Полинезии на востоке и — чем дальше, тем больше — из Занзибара на западе. Дождям, утверждающим, что солнце умерло, а с ним умерли и все остальные сезоны. Дождям — предвестникам захвата суши океаном.

Это месяц, когда полы постоянно вытираешь, а окна судорожно открываешь и закрываешь, когда подставляешь ведра под изменчивые трещины на потолке, сгребаешь мох голыми руками и сушишь на плите носовые платки. Месяц, когда говоришь с небесами вслух, чтобы муссоны не затопили твой внутренний голос.

Это время признать отражение в зеркале и взяться за руки со своей тенью. Это месяц, когда Гириджа Прасад привез на острова Чанду Деви. Это месяц июнь.

Гириджа Прасад пробирается сквозь чащу на пляж под горой Гарриет, чтобы искупаться. Едва он минует японские блиндажи, как его настигает удар подземного грома. Блиндажи взлетают в воздух. То же делают и его ноги, прежде чем приземлиться рядом с головой. Он замирает в странном положении: нос придавлен пахом, а пятки упираются в дерево.

Земля погружается обратно в дрему так же быстро, как пробудилась. Но поперек тропы зияет расселина. Почва впереди треснула, как яичная скорлупа. Так что он снимает лонги вместе с исподним, складывает их, прижимает сверху посохом и только потом забирается на четвереньках в расселину. Он не хочет пачкать одежду, потому что стирка запланирована у него лишь накануне приезда внучки — Тисты.

Вокруг него клубится пар, смесь влаги и грязи. Многоножки и черви, властители подземного мира, озадачены не меньше, чем он сам. Они заползают друг на дружку, свисают с поникших над ямой веток и папоротника. Вспомнив о муссонных пиявках, он тревожно опускает взгляд на свою мошонку.

Ему хочется найти ископаемое или еще что-нибудь интересное — быть может, обломок новой породы. Он проводит рукой по обнажившимся слоям, читая их, как текст для слепых. Он ищет фантастический отпечаток неоткрытого зверька или растения. Хотя отчетов об этом еще нет, он подозревает, что вскрылось дно Андаманского моря на востоке. Так должно быть. Это толчок, которым завершается падение. Однако пока всем ученым известна лишь зона субдукции на юге.

Но успеха нет, и он вылезает обратно. Его окружают поваленные деревья. Они падают до сих пор, пользуясь друг другом как костылями, чтобы затормозить на полдороге. Издалека до него доносится запах отлива. Выходя к пляжу, он оставляет за спиной истерический хор птиц и животных.

И замирает в изумлении.

Океан спрятался в свою раковину. Водоросли и кораллы блестят в предзакатных лучах, рыбы подпрыгивают на мели, хватая ртом воздух. Кричать они не могут, и кажется, будто их обуяло непреодолимое желание танцевать на солнце.

Он направляется к воде по ее следам — мелким лужицам на скалистой подкладке. Силы отступающей стихии сотворили удивительную вселенную. Они заключили осьминога, рыбу-иглу, морского ежа и тигровую креветку в неразъединимые объятия. Хищники и жертвы безнадежно переплелись. Гириджа Прасад дивится разуму осьминога, глядя, как тот высвобождает свои щупальца по очереди.

Он движется дальше. Но останавливается, наткнувшись взглядом на свое отражение в тонкой пленке воды, перемешанной с водорослями. Накануне пятидесятилетия он выглядит старше, чем себе представлял. Кожа обожжена и сморщена из-за бесконечных тропических экскурсий. Он полысел. Ссутулился. Плоть стыдливо висит на костях, скрывая истинный масштаб старости внутри.

Он уже несколько раз встречал его, этого человека. В самые черные полосы это видение выныривало из океана, чтобы утешить его, погладить по лбу, подержать за руку. Тогда он не знал, кто это, хотя знал, что это не бог и не призрак. То, что он не способен общаться ни с теми ни с другими, давно было установлено вне всякого сомнения.

Но он не готов.

Он еще не успел познакомиться с внучкой. Не успел в последний раз обнять дочь и зятя. Он даже растения в теплице не поливал целых два дня. Если не полить их сегодня вечером, они могут погибнуть. Но тут слова Чанды Деви возвращаются из спирали времени, чтобы прозвучать в спирали его внутреннего уха. “Не надо юлить”, — говорит она. Потому что пора — значит, пора.

Судя по тому, как далеко и основательно отступил океан, цунами должно обрушиться на берег минут через десять-пятнадцать.

Это оставляет ему выбор из двух вариантов. Можно со всех ног помчаться обратно, начать взбираться в гору и залезть на дерево — идеальный пункт наблюдения. А можно отправиться прямо вперед. Совсем близко отсюда шельф круто уходит вниз. Стоит ли пренебрегать редкой возможностью взглянуть на кишащее жизнью океанское ложе без самого океана, даже если поделиться результатами своих наблюдений уже ни с кем не удастся?

Оба варианта предполагают бег. Но физические усилия сейчас некстати. Момент следует смаковать — и в этом должен участвовать весь его организм до последней клеточки и атома. Посреди океана цунами может просто подхватить и опустить наблюдателя, как на качелях. Но на берега с таким рельефом оно прибывает во всем своем грозном великолепии, могучее и разрушительное.

Колеблясь между двумя вариантами, он вдруг осознает, что у него осталась только одна возможность. Ему некогда бродить среди открывшихся взору моллюсков и кораллов, этих лирических отвлечений от истины, которая вот-вот явится. Ему даже моргнуть больше некогда, не то что обернуться и бросить последний взгляд на свой дом.

Впереди возникает полоса от одного края горизонта до другого. Насколько он знает, она длиннее горизонта — известно, что цунами обегают весь мир и возвращаются к той трещине, которая их породила.

Птицы кричат все громче. В панике они взмывают в небо, как мутные ручьи, предвещающие потоп.

Вода обрушивается на береговой уступ в чистейшей, невообразимой тишине. Даже если Вселенная и вправду родилась с грохотом, возможности были зачаты в молчании. Когда-нибудь все исчезнет. Острова, их обитатели, кораллы, океан. Останется только тишина.