Шубханги Сваруп - Широты тягот

— Я не знаю, — отвечает он. — Не знаю, как они выглядят.

— А ты когда-нибудь держал в руках одну песчинку? — спрашивает она, затерявшаяся в круговоротах его истории.

— Она меньше пылинки и скользкая, как вода, — отвечает он. — Никто не держал.

Они проводят остаток ночи в молчании, сидя на полу. Он расчесывает пальцами ее кудрявые волосы, стряхивая осевшие на них за ночь песок и пыль.

— Если песчинка — это сердце, — говорит он перед самым рассветом, — то землетрясение — это сердечные муки?

— Наверное, — откликается она рассеянно, строя на воображаемом пляже песчаные замки вроде тех, какие можно увидеть на открытках. Размышляя о том, как мала песчинка и как, должно быть, велика она сама.

— А оползень? — спрашивает он. Улыбка на его лице сдержанней, но не исчезла совсем.

В единственное окошко заглядывает утреннее солнце, на несколько минут окружая Тапу сияющим нимбом. Бебо разрушает эту священную ауру. Она шепчет что-то ему на ухо, но он чувствует только ее теплое дыхание — слова она от возбуждения проглатывает.

В неподвижном свете утра ленты их смеха свиваются, точно тела, обретая жизнь в объятиях друг друга.

* * *

Пятница, вечер. Бебо подходит к управляющему и говорит, что хочет танцевать. Она велит ему включить душ. Бебо не относится к местным знаменитостям. Она просто статистка, занимающая сцену во время общих танцев. Но танец под душем означает стриптиз. Ну почти. Здешний управляющий покладист: он разрешает танцовщицам оставить на себе белье, если таково их желание.

Перед началом своей любимой песни она поднимается на сцену. Это песня соблазна, посвященная ее любимой звезде — Бебо. В своем воображении она слышит, как хор повторяет ее собственное имя. “Возьми мое сердце, — поет она, — я за этим пришла”.

Сегодня Бебо — королева сцены. Обычно ее движения беспокойны и неуклюжи, но сегодня они замедляются. Она плывет.

Повернувшись к публике спиной, она тесно приникает всем телом к невидимому герою.

— Чего это ты наглоталась? — кричит в зале подружка. — Ты сегодня звезда!

— Ничего! — откликается она. — Я пощусь и молюсь, чтобы найти себе хорошего мужа!

Этим вечером она неотразима, как Бебо на экране. Она богиня, спустившаяся в мир людей.

Воздух заряжен электричеством. Один пьяный стоит у края сцены, кидая в танцовщицу банкноты. Второй, шатаясь, пробирается к другому краю и тоже кладет на него тоненькую пачку, придавив ее зажигалкой. Бебо выходит из-под душа в мокрых насквозь мини-юбке и лифчике, дразня мужчин по обе стороны от себя. Это война. И Бебо сулит освобождение.

Одного намека на расстегивание довольно, чтобы они совсем обезумели. Касаясь пачки банкнот пальцами ног, она снимает юбку и швыряет ее мужчине в лицо. Он в экстазе. Пока она не переходит на другую сторону, кружась, в одном только белье. Ночь дала мужчине с противоположной стороны еще один шанс, и он его не упустит. Вынув кредитную карту, он театрально восклицает на весь бар:

— Двадцать тысяч за твою одежку! Всю, что еще осталась!

Бебо улыбается — полноправная властительница своих подданных, одиноких, отчаявшихся и безобразных мужчин. Она отрабатывала каждое движение перед зеркалом по меньшей мере сотню раз, но до сих пор ей не хватало смелости повторить их на сцене.

Она отворачивается и идет к душу. Ее глаза и губы приоткрыты в воде наполовину. Не потому что так выглядят девушки, когда заводятся. Так выглядит в своих фильмах Бебо, болливудская звезда.

Она распускает лифчик, крючок за крючком. Затем оборачивается, смотрит прямо ему в глаза и качает головой. Нет. Двадцати тысяч мало. Она начинает снова застегивать лифчик.

— Тридцать тысяч! — вопит он.

Ее улыбка возвращается, пока она расхаживает по сцене. Ее песня давно кончилась, звучит новая, в стиле хип-хоп. Раньше Бебо ее не слышала, но это неважно — ритм этой ночи задает она.

— Тридцать пять! — выкрикивает новый конкурент, слишком обессилевший, чтобы встать с дивана. — Пятнадцать за лифчик. Двадцать за трусики!

В эту ночь Бебо раздевается впервые. Нагая и свободная, она танцует только ради одного человека, что сидит в маленькой затемненной кабинке у сцены. И вот на них льется свет стробоскопа — разноцветные звезды, перегруппирующиеся в новые созвездия. Он заплатил ей всемеро больше, чем заплатил бы проститутке, томящейся сегодня в этом же баре. Ее победа в равной мере принадлежит и ему. Возможно, и его завел ее танец, но самая мощная эрекция в жизни случается у него, когда они вдвоем уходят в темную комнату, провожаемые взглядами всех остальных.

Зависть возбуждает — возбуждает так же, как деньги.

Когда кочевник и его жена покидают ледник, многое остается недосказанным и незаконченным. Они начинают последнее восхождение к той высоте, где не способен уцелеть ни один смертный.

Страна белого сияния подобна туману. Только в ней ты обретаешь зрение, которое позволяет тебе ее видеть. Не теряя времени, кочевник собирает горсть самых драгоценных вещиц, сохраненных этой страной. Вырвав у себя прядь волос, он сплетает для жены ожерелье. Он украшает ее тело кораллами, бирюзой и косточками древних рыб. Теперь она часть этой страны. Кочевник, как выясняет Багмати, живет не в доме. Его лучезарность не спрятать ни в каких стенах. Вся эта страна существует лишь для них двоих.

Он снимает с себя одежду и отбрасывает ее прочь. Она следует его примеру. Ибо одежда — это камуфляж, нужный им разве что в мире людей, но не здесь. Она видит своего мужа в свете этой страны, его истинном свете. “Я знаю, кто ты, — говорит она ему. — Ты сын солнца. Ты пришел в дом моего отца, чтобы найти меня, дочь дождя”.

Теперь жизнь Багмати обрела настоящую полноту. Она вернулась к себе подобным — к богам. Это радует ее и в то же время печалит. Она рада, что ее муж — солнце. И печальна, оттого что оставила на земле отца — причину, по которой она туда спустилась.

На этом голос Тапы замирает.

Через три дня его комнату займут новые жильцы. Внезапно ему приходит в голову, что реальность — худшая из всех возможных историй. В ней нет ритма, нет уважения к персонажам. Наверное, поэтому мы преклоняемся перед ним, синеглазым, — смертным, который достиг божественного статуса, помогая людям заглянуть за предел их века.

Лежа у Тапы на коленях, Бебо запрокидывает голову, чтобы взглянуть на него. Работа в танцбаре отняла у нее все силы. Она впервые разделась донага, заработав стриптизом за одну ночь больше, чем набрала бы чаевыми за месяц. Но даже реки устают течь — это сложное искусство. Финал, который она только что услышала, не удовлетворил ее. Это полная противоположность тому, чего ждешь от истории.

— Зачем солнцу и дождю жить в пустыне? — спрашивает она. — В этом нет никакого смысла. Если они там живут, как она может оставаться пустыней?