Клаудио Магрис - Дунай

В Воеводине немало цыган, «рома», которые не только играют на скрипке, но и занимаются филологией, например Трифун Димич, автор одного из словарей цыганского языка: в Сибиу, в Румынии, живет их глава, улаживающий, по крайней мере в первой инстанции, споры между цыганами в соответствии со старинными законами их племени. В Воеводине при проведении официальных опросов все больше людей указывают в графе «национальность» «югослав». Живущий в Нови-Саде итальянец признается, что чувствует себя как лейтенант Дрого из «Татарской пустыни», поглощенный тревожным ожиданием того, что никогда не появится.

Баба Анка неохотно говорит о граничарах, легендарных нерегулярных войсках, несших пограничную службу в Военной Краине; Франц Иосиф распустил их за два десятка лет до ее появления на свет, но, похоже, незадолго до роспуска у бабушки нашей бабы Анки был роман с чайкистом, что в тесном мирке Бела-Цркви, где было непросто хранить секреты и тайны, считалось позором. Чайкисты, получившие свое название от чайек, небольших быстрых вооруженных судов, сновавших по Дунаю и появлявшихся неожиданно, были речниками и солдатами, по национальности в основном сербами. Их флотилии, созданные для борьбы против турок, входили в войска Военной Краины, официально существовавшие в XVIII веке и в Банате, где располагались сторожевые пункты, «чардаки». Военная Краина, длинная полоса автономных земель, протянувшаяся на тысячи километров от Карниолы до Балкан и защищавшая империю, была душой дунайского содружества, не менее прочной границей, чем римские границы, землей кочевников, волны которых прибывали сюда, спасаясь от турок и феодалов. Краина, зародившаяся в Штирии и Карниоле в XVI веке, постепенно, словно свернувшаяся кольцом змея, развернулась на запад и на юг — подвижная стена, становившаяся все длиннее с укреплением имперского войска.

У Краины был особый устав, гарантировавший автономию, солдаты и их семьи жили единой общиной, повиновавшейся князю или воеводе, а также далекому невидимому императору, но не подчинявшейся магнатам и феодалам. На протянувшейся на тысячи километров земле Краины проживали различные народы — венды, немцы, иллирийцы, валахи, но в целом о населяющей Краину определенной, единой народности говорить не приходится. Среди граничар, особенно поначалу, было много хорватов, впрочем, под хорватами подразумевались разные народы; значительную часть граничар составляли сербы, жившие в задругах — сообществах родственников, объединенных общей кровью и общими владениями, неделимых ячейках общества, членов которых связывали взаимные обязательства, родственные чувства, общее имущество. Граничары защищали империю от набегов и от нападения турок, но в их ряды стекались и странствующие искатели приключений, мало чем отличавшиеся от разбойников, гайдуки и ускоки, а также крестьяне, бежавшие от феодального рабства.

Крупные магнаты ненавидели свободных солдат, не подчинявшихся их власти, и больше жаловались на их автономию, чем на набеги турок, однако граничары не позволяли себя запутать, как не боялись Османской империи. В одном рассказе Генрих Циллих повествует о том, как граничары выпороли до крови наглого венгерского барона, владения которого граничили с их землями, и как они, не желая заниматься скучными юридическими разбирательствами (спор с бароном происходит на участке границы, так что неясно, какое право здесь действует — феодальное или автономные законы граничар), усаживают барона на лавку, поставленную поперек пограничной линии, так что они платят ему дань, вкладывая деньги барону в руки, находящиеся в его владениях, и одновременно хлещут по заднице, находящейся на территории Краины.

Многовековая история Краины, игравшей также роль санитарного кордона, который защищал от чумы, — история беспорядка и одновременно дисциплины, крепкой связи, объединявшей народы, чья родина по сравнению с чужими родинами казалась ничейной; история зверств, жестоких, варварских наказаний, верности, отваги, тяжелейших трудов, звериной живучести, военной бравады — например, история двух пандуров, которых приставили сопровождать батальон имперских войск численностью пятьсот человек, чтобы никто на него не напал. Но главное — это история гордой автономии, ревностной защиты собственной независимости от всех внешних властей. Когда в 1871 году и, уже окончательно, в 1881 году император своим указом распустил существовавшую много веков Военную Краину, переведя ее в ведение венгров, граничары почувствовали себя преданными. Светозар Милетич, некоронованный король венгерских сербов, выступил с открытыми обвинениями в адрес Франца Иосифа; Михайло Пупин вспоминал, как его престарелый отец, один из сербских граничаров, сказал: «Ты никогда не станешь солдатом императорской армии. Император не сдержал слова, для народа Краины он предатель».

Так что шустрый чайкист, вписавший малоприятную страницу в историю семьи бабы Анки, возможно, совершил один из последних подвигов в истории народа Краины. Подобно многим из тех, кто посвящает жизнь верному служению делу или флагу, этот народ столкнулся с тем, что флаг его предал. Великий габсбургский миф о господине и его верном слуге повествует о том, что слуга умеет быть верным, вот только господин нередко его предает.

Как и следовало ожидать, в Бела-Цркве есть замечательная литература. Представители каждой национальности могут похвастаться своей культурой — например, сербы справедливо гордятся юристом (и министром юстиции) Глишей Герсичем, знатоком публичного и международного права, автором фундаментального труда о юридических аспектах балканского кризиса 1909 года. Профессия, а также весьма скромное знание языков вынуждают меня сосредоточиться на немецкоязычной литературе (немцев в Бела-Цркве было не так уж мало: в 1910 году — 6062 человека, по сравнению с 1213 венграми, 1994 сербами, 42 словаками, 1806 румынами, 3 рутенами, 29 хорватами, 312 чехами, 42 цыганами, 1343 военными местного гарнизона, происходившими из различных областей, и 29 лицами, чья национальность обозначена как «иная»; 250 были «еврейского вероисповедания». Из 11 524 человек 8651 умели читать и писать.

Немецкоязычная литература Бела-Цркви кажется исключительно женским занятием, прерогативой дам и девиц из приличного общества; «среди дочерей офицеров, — сказано в главе о Банате из обширной истории австрийской литературы Нагля-Цайдлера- Касла, — встречаются поэтические таланты». Среди современных лириков, повествующих с ностальгией о прошлом города, также присутствует дама, Хильда Меркль. Но поэтесса-символ Бела-Цркви Мари-Эжени делле Грацие — негромкий, одинокий соловей «маленького белого города» в Банате. Эта поэтесса, интроверт и невротик, родившаяся в Бела-Цркве в 1864 году, воспевает свою малую родину, железнодорожника, объявляющего название станции на разных языках, кондитерскую Туроси, попасть в которую она мечтала в детстве, хмурого господина Бозича, владельца аптеки «Черный пес», прелестную госпожу Радулович, сербку, которой все восхищались, когда она проезжала в коляске, гайдуков на конях, похороненных на холме янычар, ломающийся весной лед на Дунае (баба Анка тоже описала дунайский лед, причем куда выразительнее) и аистов, прилетавших из земли, где течет Нил.