Владимир Богомолов - Особое задание [Повести и рассказы]

— Я и прошусь в вашу школу, — нахмурился Миша, и между бровями у него резче прорезалась — складка. Он тоже глянул на отца, явно рассчитывая на подмогу.

Зиновий Афиногенович молча сдавил его локоть, точно благословляя на решительный разговор.

— Из вашей школы я не уйду, — как клятву произнес пионер. — Буду учиться вместе с батей и вместе со всеми пойду в тыл. Вот и все.

— Вот так-то, знай — наших, товарищ Добросердов, — гулко пробасил Романов-старший, довольный сыном.

— Вы что, серьезно? — снова нахмурился Алексей Михайлович. — Я — еще не знаю, что с вами делать, а вы… Ей-богу, хуже маленьких! Думаете как в восемнадцатом году. Захотели стать красными партизанами — стали ими. Теперь все по-другому, деды. Теперь есть специальный штаб партизанского движения при каждом фронте. И в Москве. — А вы тут партизанщину разводите…

— Не кипятись, сынок. С нами все ясно, — вступил в разговор Ломакин. — Другого нет у нас пути, в руках у нас винтовка. А он… Товарищ старший политрук, под нашу ответственность. Разрешите?

— Не могу, товарищи. Начальство узнает— взгреет так, что чертям тошно станет.

— За него не беспокойтесь. Берем все на себя. Кто у тебя начальник?

— Генерал-майор Кругляков.

— Да ну? — обрадованно воскликнул Зиновий Афиногенович. — Тимофея Круглякова помнишь? — тормошил он Пимена. — В двадцатом, подо Львовом, на польском фронте.

— Не может быть, — разделил его радость Пимен Андреевич. — Вот так сюрприз. Это ж наш, буденновец, дорогой товарищ Добросердов. Так бы зараз и сказал. За генерала, сынок, не волнуйся. Это для тебя он генерал, а для нас боевой товарищ, полчанин…

— Неужто Тимошка Кругляк? — удивленно расширил глаза Паршиков.

— Какой же он тебе Тимошка, — нарочито осерчанно сказал Ломакин. — Тимофей Петрович.

— Точно, Тимофей Петрович, — уважительно подтвердил Добросердов, все больше убеждаясь, что старики если уж не закадычные дружки, то боевые товарищи, соратники его начальника генерал-майора Круглякова. И, значит, с этим фактом придется ему считаться. Да, видать, у стариков есть еще порох в порЬховницах.

— Это для вас он, может, и генерал и Тимофей Петрович, — упорствовал Паршиков. — А для меня он Тимошка Кругляк. Мы же с ним начинали с малюсенького краснопартизанского отряда.

— Знаем, — в один голос сказали Романов и Ломакин.

— Дай-ка мне его телефон, сынок, — хоть мягко, но требовательно попросил Паршиков. — Это же получается, пока мы с ним белых генералов били, в друзьях числились, а как сам стал красным генералом, так друзей побоку.

— Ну что вы, товарищи, — как старым добрым знакомым, улыбался Добросердов. — Тимофёй Петрович рад будет, когда узнает, кого я в свою школу зачислил.

— Значица, — протянул ему руку Ломакин, — решено и подписано и обжалованию не подлежит.

— Не подлежит, — сдавил он ладонь старого партизана. — Зачисляю вас.

— Всех четверых? — уточнил Ломакин.

— Нет, казаки, — стоял на своем начальник школы, — без спецкоманды до занятий Романова-младшего не допущу.

— А я сам буду ходить, — настырно сказал Миша..

— Будешь, — успокоил его отец. — Раз уж мы с тобой решили вместе воевать, я до самого товарища Сталина дойду, но слово свое оставлю нерушимым.

— Ну зачем же так далеко, — покоренный упорством отца и сына, сдался Добросердов. — Обращусь с рапортом в штаб, думаю, что все образуется. — Но тут же посуровело его молодое загорелое лицо. — Однако смотри у меня, герой, чтоб ни одна душа о твоем зачислении не знала. И в учебе я с тебя семь шкур драть буду. Захнычешь хоть раз — отчислю.

— Не отчислите, — звонко крикнул Миша.

— Почему? — искренне удивился Добросердов.

— Потому что у меня тринадцать шкур, — озорно пояснил мальчик под дружный смех стариков.

— Ну, находчивый ты, парень, — сказал Алексей Михайлович, усаживаясь в старое кресло.

— Еще какой! — не удержался Миша, почувствовав благоприятную обстановку.

— А вот я сейчас проверю, — насупил густые брови начальник школы. — Представь, что тебя забросили в степь. Ни кустика, ни дороги, ни компаса, а тебе надо найти своих. Знаешь ты лишь одно: они на востоке. Как определить направление?

Все напряженно, выжидательно следили за Мишей. Но он лукаво спросил:

— Ночью или днем?

Майор улыбнулся: находчивый, ничего не скажешь.

— Ночью.

— А луна есть?

— Есть.

— Какая?

— Обыкновенная, — пожал плечами Добросердов. — Ну, допустим, молодая, только народившаяся.

— Ее ночью не увидишь, — уверенно ответил Романов.

— Это почему же? — вмешался в разговор отец, чувствуя, что сын может повредить себе чрезмерной ученостью. Но Алексей Михайлович остановил его жестом и сказал:

— Будто сами не знаете: молодая луна рано прячется. — Повернулся к Мише. — Не буду я тебе больше загадок задавать. Покорил ты меня, Миша. Спасибо вам, Зиновий Афиногенович, за такого сына.

Да за такого парня он готов сам хлопотать где угодно и сколько угодно. Потому что, может быть, ему судьбой предначертано выйти в незаменимого разведчика, а может, известного полководца. И ведь чем раньше начинаешь путь по избранной стезе, тем больше шансов прийти к цели еще в силе и здоровье. Нет, он, Добросердов, не очень сетует на личную судьбу. В тридцать был уже капитаном, теперь две шпалы в петлицах, великое дело доверили ему. Но где-то на самом донышке горячего казачьего сердца Алексей Михайлович хранил обиду на того незадачливого эскадронного, который в том незабываемом девятнадцатом не захотел взять его, тогдашнего ровесника Миши Романова, в свою часть. Конечно, тогда совершенно иначе сложилась бы жизнь Добросердова. То есть он несомненно так и остался бы военным. Но теперь выслуга была бы наполовину больше и, значит, звание… По меньшей мере командовал бы полком, а то и бригадой… Но, очевидно, не проявил тогда казачок вот такого упорства, такой сметки, находчивости, как этот цыганистый мальчонка, покоривший его, напомнивший майору собственного Гришуньку, бегающего сегодня где-то по улицам Куйбышева.

Ну, сущий дьяволенок этот Мишка, растрогал старого солдата буквально до слез, всколыхнул в его сердце самое заветное. Даже захотелось хоть на несколько минут волшебством-колдовством перенестись из Харабалей в город, где оставил семью, но услышал гул за дверью и усилием воли отогнал от себя навязчивую несбыточную идею, решительно тряхнул чубатой головой.

«Сам виноват, что не сумел убедить тогда эскадронного».

Почувствовал, что с души свалился ком давней обиды, сел за стол и громко позвал:

— Следующий.

Вечером из-под Сталинграда пришел небольшой буксир, весь черный то ли от копоти пожарища, то. ли от. времени, казалось, очень усталый, потому что он долго разворачивался сам и. еще дольше разворачивал причаленную баржу. На палубе было до сотни мужчин, женщин, в основном людей комсомольского возраста. Встречались среди. приехавших в Харабали и пожи-лые, давно снятые с воинского учета, встречались и совсем юные, но таких юных, как Миша Романов, не было ни одного. Романов-младший гордился этим обстоятельством и внутренне готовил себя к тому, чтобы не подвести милых его сердцу стариков и дорогого Алексея Михайловича, у которого оказалось очень доброе сердце.