Владимир Богомолов - Особое задание [Повести и рассказы]

— Романовы дема? — весело спросил Пимен Андреевич, оставаясь на пороге, хотя он отлично видел, что вся семья сидела тесно за небольшим столом. Но такая уж была привычка у Ломакина — первым делом узнать, все ли дома, а затем уже пожелать друзьям доброго здоровья, благополучия и долголетия.

— Вот-вот, — не очень приветливо встретила гостя на этот раз Анна Максимовна. — Твои бы слова да богу в уши.

— Что так, Аннушка? — встревожился не на шутку Ломакин, проницательно глядя на своего старого верного товарища. — Какая беда переступила твой порог?

— Тебя-то никуда, небось, не посылают, — с укором сказала Анна Максимовна, — а нашего отца парторгом в Майоровский направляют.

Широкая светлая улыбка осветила добродушное лицо Пимена. Ну до чего же смешными иногда выглядят их жены! Не понимают, какую великую честь оказывает партия, посылая своих старых бойцов на самые трудные участки, на прорыв… И ведь говорят об этом бабы, не задумываясь, что рядом дети, что неразумные речи входят в их сознание, проникают в душу. Вот и у него дома сколько, раз возникали подобные сцены. Сколько раз критиковали бывшего эскадронного, лихого рубаку и находчивого разведчика за то, что в мирное время не доверяют ему больших постов, высоких чинов. Да разве он за чины дрался с мировой контрой? Чтоб простому трудящемуся жилось при новой власти по-человечески. И чтоб к руководству таким большим и сложным хозяйством встали люди молодые, грамотные, культурные, то есть наши дети, внуки. Погодите чу-ток, подрастет ваш Мишутка, доверим мы ему портфель большого районного начальника, а может, областного. Да чем черт не шутит, глядишь, станет Михаил Зиновьевич Романов каким-нибудь наркомом…

И так задушевно говорил Пимен Андреевич, что глаза Анны Максимовны покрылись влагой. В ее сердце вдруг поднялось теплое чувство уважения к старому другу мужа. Слушая Ломакина, мать прижала к себе сына, веря в его светлое будущее, так заманчиво и в общем-то реально нарисованное желанным гостем.

Мужчины вышли на крыльцо, присели, достали кисеты, скрутили по «козьей ножке», всласть затянувшись собственным самосадом, доверительно взглянули друг на. друга и только после этого заговорили о том, что тревожило их сердца. Заговорили о войне, которая неудержимой огненной лавиной катится к границам Советского государства и с запада и с востока.

— Неужели еще доведется седлать коней? — с затаенной тревогой спросил Зиновий Афиногенович старшего товарища.

— Все может случиться, Финогеныч, — не решился разуверить Романова Пимен. — Но я так рассуждаю: нам с тобой дали отставку, значит заставят в тылу работать. А я бы за милую душу еще поскакал с саблей… Да ведь не доведется. Не допустит наше правительство, чтоб фашисты перешли границу. Читал, как наш дорогой Клим сказал: если сунутся, будем бить гадов на чужой территории.

— Это бы хорошо, — согласился с Ломакиным Зиновий. — Но меня дюже смутила — война на этой проклятой линии Маннергейма… А ежели у них кругом такие укрепления?

— Да и у нас в приграничной полосе кое-что имеется, — уверил его друг. — Не сидим же мы, сложа белые рученьки. Сам видишь, все меры принимаем. Вон мой знакомец один на «Красном Октябре» работает, сталь варит. Рассказывал: такую броню для танков изобрели, что никакой снаряд не пробивает, как от стенки горох… А боевую смену как готовим! Парашютные вышки для них понастроили, аэроклубы открыли, кружки разные технические…

— Знаю, — расправил все еще густые усы Романов. — Сам занимался с мальцами в кружке ворошиловских стрелков… Я ведь не сомневаюсь в силе русского оружия, Пимен. Я толкую про то, что война будет не прежняя.

— Да ведь и мы не прежние, — с достоинством сказал Ломакин. — По. себе можешь судить. Думал ли ты когда-нибудь, что направят тебя на такой ответственный участок? Честно говоря, Зиновий, завидую я тебе немножко. Тебя парторгом рекомендуют, а меня сегодня подчистую списали. Вызвали в военкомат и сообщили: снимаем вас, Пимен Андреевич, с воинского учета.

— Ну, а ты? — приподнялся Романов, услышав такую неожиданную новость. Ведь этак скоро и его могут пригласить в райвоенкомат.

— А что я? — переспросил Ломакин. — Начал было шуметь. Дескать, несправедливо это, я еще и в огонь, и в воду. А военком спокойно так говорит: «Ни в огонь, ни в воду мы посылать вас не будем, а к оборонной работе, если пожелаете, прикрепим. Идите в райком Осоавиахима. Там опытные бойцы очень нужны». Буду теперь ходить на пионерские сборы, рассказывать казачатам, как, мы контру громили. Вот так-то, брашне очень добро закончил исповедь Ломакин. — Ну, давай на прощанье еще по одной засмолим да разбежимся. Завтра ты в Майоровский, а я в Заветинский район, по отарам, элитную породу отбирать для науки…

Расставаясь, Пимен Андреевич как. бы вспомнил забытое:

— Да, ты не стесняйся. В случае тугана какого, обращайся за помощью прямо ко мне. Народ организую, подможем. Словом, будем крепить союз серпа и молота. И Сергею Ивановичу мой поклон и привет…

Проводив Пимена за калитку, Зиновий Афиногенович долго смотрел вслед удаляющемуся другу, словно виделись они в последний раз, словно судьба навечно разъединяет их.

Не знал тогда Романов, что в оставшиеся мирные месяцы они действительно больше не встретятся и что в грозовом августе сорок второго пути-дороги друзей вновь тесно переплетутся, так тесно, что жизнь их кончится в один и тот же час и прах их будет покоиться вечно в одной братской могиле. Но это все будет потом, через полтора года, а сегодня старые друзья, расставаясь, как обычно, думали каждый о своем деле, о. том, как его лучше сработать…

„Итак, завтра в жизни Миши Романова наступит перемена. Что хорошего — принесет она? Друзей-приятелей он оставляет здесь. Голубей у него нет больше. Как его встретят хуторские? Он по себе знает, как нелегко приживаются новички на улице и в классе.

Когда они переехали с улицы Сербина, где жили в низах у доброй и веселой Анны Григорьевны, на эту улицу, Миша не сразу нашел себе приятелей. И вроде характер у него общительный, и песни петь он мастак, и под балалайку сплясать может. А сколько дней уличные пацаны не принимали его в свою компанию. Все приглядывались. И только когда Мороз у Пичуги зажилил бабку со свинчаткой и никто не посмел вступиться за конопатого пацана, Миша подошел к пос-традавшему и предложил:

— Давай вдвоем отнимем.

Морозов, уже тогда крепкий, откормленный, нагло засмеялся ему в лицо и издевательски заметил:

— Нет, гляньте, во дает цыганенок.

Но бабку кинул к ногам Пичугина. Только тогда Романова приняли за своего. А старшие ребята, услышав вечером, как он поет казачью песню «Из-за леса, леса — красные полки», увели его на околицу и попросили, чтобы научил их. До ярких звезд звенел над притихшей степью чистый, как ручей, голос Миши. Он то поднимался высоко-высоко, то падал на самую землю.