Владимир Богомолов - Особое задание [Повести и рассказы]

Решили действовать двумя группами: одна остается на месте, другая с наступлением темноты перебирается на правый берег Сала, и по условленному сигналу обе группы пойдут на мост.

За день они выяснили, что охрана — не больше взвода. В основном это были румыны в черных высоких папахах и длиннополых шинелях. Перед каждым эшелоном на дрезине проезжают немцы, проверяют, все ли в порядке. Составы проходят часто, особенно со стороны Котельниково. На теплушках и пассажирских большие красные кресты — санитарные. Несколько поездов провезли скот, мешки с зерном или мукой, бочки.

Осенние сумерки быстро и плотно окутывают степь. Не прошло и четверти часа, как уже в темноте трудно было разглядеть что-либо, кроме сигнальных фонарей на мосту; немцы все еще боялись советской авиации. Эти огни и служили ориентиром для партизан.

Дождавшись ухода очередного эшелона, Пимен Андреевич приказал трем взрывникам пробраться к мосту, а второй группе форсировать вброд неширокую и неглубокую речку. Цепочку замыкали Иван Хорошунов, Людмила и Баннов с рацией на плечах.

Идущие впереди уже достигли берега, когда с моста раздался дикий крик, и тут же со свистом, прорезая плотную осеннюю дымку, взвилась ракета. Слепящий свет ударил в глаза, и в то же мгновение с пролета нервно застрочил пулемет. Из домика выбежали полураздетые солдаты и, не зная, в чем дело, начали стрелять по темным фигурам, пере-секающим реку.

Пимен Андреевич мгновенно принял решение: стрельбой отвлечь врага от беззащитных партизан.

— Огонь! Огонь! — кричал он, отвечая, тоже длинными очередями. — Отходите, отходите в степь! — гремел его голос, едва слышимый в этой перестрелке.

Людмила с Василием почти добрались до спасительного камыша, когда пуля сбила с девушки шапку, а сильный толчок свалил Баннова в обжигающую воду. Парень чувствовал, что рацию буквально вдавило ему в спину. Непомерно тяжелая, она навалилась чугунным гнетом на Василия. Сапоги вдруг увязли в иле. Он попытался упереться во что-нибудь твердое, но под руками; кроме воды, ничего не было. В то время, когда он уже нащупал камышовые стебли, его снова сильно качнуло. На спине словно затрещали кости.

— Держись, парень! — подхватил его комиссар. — Поднимайся.

Баннов сделал несколько тяжелых шагов, и руки его судорожно вцепились в стоящие высокой стеной камыши. Теперь стало легче. Может, еще оттого, что сзади рацию поддерживала Людмила. А с моста вниз уже бежали солдаты, беспрерывно разряжая ружейные обоймы. Пули свистели, проносясь над головой, цокали, срезая камыши, шипели, — падая в студеную воду. Партизаны отвечали редкими, но меткими выстрелами.

Миша, припав к валуну, посылал короткие очереди. После того, как на мосту громыхнула граната и пламя, все сильнее разгораясь, побежало по настилу, отец дернул его за плечо, советуя отходить.

Бежали по-заячьи, петляя и прыгая, обжигая лицо и руки острыми камышовыми стрелками. Метров через десять, останавливаясь, давали очередь в освещенное пятно на мосту и снова бежали, увертываясь от кинжальных струй свинца. С противоположного берега тоже раздались выстрелы. Это отходила группа Паршикова и Хорошунова.

Сошлись километрах в двенадцати от железной дороги, в глубокой, густо поросшей терновником балке. Дальше не пошли — впереди мелькали неяркие огни населенного пункта. Да надо было дождаться взрывников.

Миша уверял Ломакина, что видел своими глазами, как после взрыва на мосту трое кубарем скатились с железнодорожной насыпи и скрылись в камышах. И, действительно, минут через десять, едва держась на ногах, на дне балки показались взрывники. Самый молодой из них, коренастый Коля Красноюрченко, смахнув пот с лица, весело заулыбался. Все еще часто дыша, сказал, что рельсы они не взорвали, но шпалы и деревянный настил покорежило здорово.

— Пока пожар потушат, пока шпалы заменят, считай, ночь пройдет, — довольно закончил доклад Красноюрченко.

И все-таки партизаны были недовольны операцией: ведьмост остался целый.

— Вернемся недельки через две, — сказал Ломакин. — И не всей оравой, а человек пять. Тут главное — без шума снять часовых.

Он поднялся на обрыв, постоял, подумал и, спустившись, объявил:

— Похоже, что конесовхоз!

— Похоже, — подтвердил Паршиков.

— Могут позвонить в хутор, — предупредил Хопошунов. — Надо ждать облавы.

К командиру подошла расстроенная Крылова. Она тяжело опустила ящик с рацией возле ног.

— Угробили, — толкнула она в коробок сапогом.

Ящик в нескольких местах был пробит.

— Может, что придумаем, — попытался успокоить ее Хорошунов.

— Детектор разбит, две лампы — в осколки.

— Ну. лампы можно у фрицев достать, — подсказал Пимен Андреевич.

— Чем лампы, лучше целый передатчик, — вслух размышлял Хорошунов, осматривая разбитый приемник. — Только надо установить, где у них радиостанция. А точнее, где штаб.

— А этот куда? — глядя на рацию, словно на покойника, задал вопрос Ломакин и сам тут же ответил — В землю.

— А может, утром виднее будет. Что-нибудь придумаем, — чувствуя, что с этого момента прерывается связь отрядов с Большой землей и питая каплю надежды на то, что рация вдруг оживет, встрепенулся Ломакин.

Он плохо разбирался в такой тонкой технике и потому почти как на чудотворцев смотрел на людей, умеющих вызвать к жизни молчащий радиоприемник, негреющий утюг, погасший кинопроектор. Вся его жизнь прошла в степи, среди лошадей, овец и коров. Пробовал он сидеть в конторе, сочинять и подписывать бумаги, но не лежала к ним душа степняка. Его все время тянуло на простор. Так он стал заготовителем потребсоюза. Работая экспедитором, Пимен Андреевич большую часть времени проводил среди пастухов и чабанов. В свои шестьдесят лет он легко переносил кочевой образ жизни, переезжая из колхоза в колхоз на гнедом маштаке..

Завидовал старый партизан лишь тем друзьям, у кого росли сыновья. И потому, когда у Романовых родился Мишка, первым прибежал к однополчанину и, обнимая его, пробасил:

— Дозволь, Зиновий, быть крестным отцом Мишутки.

Зиновий Афиногенович удивленно вскинул тогда широкие брови, стрелки усов задвигались. Он равнодушно не мог даже слышать о крестинах от кого бы то ни было. А тут с поповскими ритуалами пристает к нему старый большевик, его бывший командир. Но Пимен Андреевич быстро уловил перемену в настроении счастливого отца и поспешил успокоить.

— Неужто думаешь, в церковь предлагаю нести? Чудак человек! По-своему, по-комму-нистически его окрестим: перевяжу пеленки красной лентой, вот и окрещу революционным знаменем.

И после, #огда Миша подрос, Ломакин, заезжая к ним на час-другой, первым делом подхватывал крестника, усаживал его впереди себя и, дав шпоры лошади, вихрем мчался вдоль домов по улице Сербина и кричал, словно к живому, обращаясь к давно погибшему другу: