Владимир Богомолов - Особое задание [Повести и рассказы]

Миша открывает глаза и удивленно смотрит на пионервожатую. Откуда она знает про его думы? Что она, колдунья и умеет читать мысли человека на расстоянии?

От слов Натки ему становится теплее. Он хочет для нее сделать что-то приятное. Мучительно морщит лоб, стараясь придумать что-то необыкновенное, но ничего не идет на ум. Он поворачивает голову к окну. За синим стеклом в полнеба алеет закат. Он напоминает Мише разлив тюльпанов. Перед его глазами встает отец, и он слышит его слова, которые повторяет Натке:

— Почему тюльпаны такие красивые, знаешь?

Наталья Леонтьевна отрицательно тряхнула своей мальчишеской прической.

— Потому что они всю жизнь равняются на зарю.

— Как это? — удивилась Власова.

— А вот так, — словами отца ответил Миша. Ему хотелось, чтобы в его голосе сейчас было столько же волшебства, светлой радости, сколько он уловил тогда в голосе отца. — Только заалеет заря, тюльпаны, будто по команде, раскрывают свои лепестки и смотрят на солнце.

— Это здорово, Миша, — восхищенно прошептала Наталья Леонтьевна. — Вот бы и люди так, держали равнение на зарю. На светлое, чистое, счастливое… Представляешь, как хорошо было бы на земле…

— И фашистов бы не было?

— Не было, — убежденно ответила Власова. — Стыдно было бы человеку делать подлость. Такую, как Морозов…

— Какую?

— Голубей твоих продал или отдал кому-то, а сказал, что их кошка съела. Ну, не расстраивайся, Миша. Голубей мы еще заведем.

Попрощалась Наталья Леонтьевна необычно:

— Ну, пионер, держи равнение на зарю.

— Есть держать! — присел на кровати Миша и вскинул руку над головой.

— Тише ты! — дурашливо испугалась Власова. — Доктор услышит, задаст нам трепку за. нарушение режима.

— Он добрый и хороший, как ты, — успокоил ее Миша. — Он вместе с нами порадуется.

Размеренно трусил по наезженной колее серый дончак. Зеленая бричка катилась легко, изредка подпрыгивая на ухабах. Отец и возница сидели на передке и вели неторопливую беседу о жизни, а Миша блаженно лежал на охапке душистого свежего сена. Он то глядел в бездонное небо и думал о перемене в своей судьбе, то прислушивался к разговору старших, то напевал…

Возница, старый усатый казак с длинной, как у гуся, шеей, между затяжками и приступами кашля пытался доказать Зиновию, что хозяйство в «Красном партизане» потому пришло в упадок, что пробрались в правление скрытые враги народа, те, которых они с Романовым недорубили в восемнадцатом-двадцатом годах, недораскулачили в тридцатом, а теперь те куркули, отбыв положенный срок на севере и в Сибири, вертаются домой, приустраиваются на выгодные работы. То за технику отвечают, и она ни черта не двигается, то к кормам прильнут, и коровенки едва-едва дотянули до весны. Какое уж там молоко от буренок требовать. То забыли семена обменять на кондиционные… Вот и выходило по грустному рассказу казака, что куда ни кинь — всюду клин. А за что боролись?

Зиновий Афиногенович сначала слушал возницу со вниманием, но затем длинные перерывы, вызванные его клокочущим кашлем, сбили с четкого ритма мыслей, и он уже чаще думал о том, как и чем может помочь безнадежно больному дружку… Понял Романов, что многое видится Сергею Ивановичу в черном цвете от его недуга, от того, что кто-то мз правленцев проявил, может быть, нетерпение или еще хуже — равнодушие в решении вопроса о его лечении, и вот уже новая жалоба полетела в район… Народ-то теперь грамотным стал. Чуть что, — за бумагу и в райком, в обком, а то и в Москву. А что, все равны, всем дано право обращаться со своими нуждами куда угодно, вплоть до Верховного Совета. С одной стороны, это, конечно, прекрасно, это великое завоевание советского человека, а с другой — хреновато, когда, скажем, из какого-нибудь хуторишки, навроде Майоровского, в саму Москву, в Кремль, к товарищу Сталину идет жалобное письмо. Ведь тот, кто пишет, не думает обо всем государстве, думает о своей обиде-печали. Надо полагать, таких обиженных по стране каждый день набирается тыща. Каждый день тыща конвертов ложится на стол товарища Сталина. Когда ж ему заниматься мировыми и государственными проблемами? Понятно, что у него помощники есть, они тоже читают почту, но ведь решает-то по каждому он сам лично.

Значит, думает Зиновий Афиногенович, нужно делать, чтоб народ прежде всего поверил в силу местной власти, сельский Совет, шел туда днем и ночью с любой своей болячкой. И чтоб получал ответ по существу, а решение по справедливости. Тогда и с народа можно будет спросить. Конечно, в нынешних условиях все обстоит посложнее, чем, скажем, в боевом девятнадцатом, когда было в республике прекрасное время военного коммунизма.

В ту пору любой вопрос решался скоро и однозначно: или — или, третьего не дано. А теперь с каждым умей поговорить, чтоб он не обиделся на тебя, чтоб до него дошло… Будто поглупели все. Небось, как «сабе», так и трактор работает в любую погоду и в любой час, а как «табе», то есть государству, тут и хворь, и старость, и неурочность… А куда денешься, усмехнулся над собой Зиновий Афиногенович, так ведь партия и учит нас работать с народом. Терпеливо, внимательно. Ведь это и есть главная цель всякой партийной работы — воспитать в человеке сознательного борца за коммунизм.

Не мог допустить мысли бывший красный партизан Романов, что в его хуторе недобитая контра вновь свила гнездо, захватила руководящие посты и теперь только тем и занимается, что разлагает дисциплину, разваливает коллективное хозяйство — основу самого разумного социалистического способа ведения сельского хозяйства.

— Вот приеду, разберусь с каждым, — сказал он вознице, успокаивающе похлопывая его по коленкам. — Потом соберу вас всех, доложу обстановку и сообща будем думать, решать, как и что должны сделать, чтоб вернуть колхозу доброе имя… Так-то вот, дорогой друг мой…

— Это бы хорошо, Зинавей, — согласился казак, промокая рукавом слезинки на лице. У него после каждого приступа кашля они катились по впалым щекам.

А Миша, чувствуя сердцем тревогу отца, все-таки был далек от проблем взрослых. У него своих забот хватало по самое горло…

Уезжая, он строго-настрого наказал матери не задерживать письма, если они придут из Москвы от Лики или из Сталинграда от Натальи Леонтьевны. И теперь ему казалось, что по синему небу плывут не облака, а белые листки. Один из них непременно должен опуститься в Котельниках. То, что до сих пор ни Власова, ни Королева не написали Мише писем, он объяснял скорыми экзаменами и у одной и у другой.

Но Миша верил, что едва наступят каникулы, они напишут ему… Лика — о том, как ходила на первомайскую демонстрацию на Красную площадь, как потом объедалась мороженым в белых хрустящих вафлях, а вечером при красочных иллюминациях каталась на карусели в знаменитом парке культуры и отдыха. В конце листка она непременно пригласит его в гости.