Владимир Богомолов - Особое задание [Повести и рассказы]

Никуда бы Романов не поехал с такой охотой, как в Москву, на Грузинский вал, где стоит дом № 141. У них, в Котельниково, нет таких длинных улиц. Даже самая большая — Железнодорожная — наполовину короче. Конечно, если к дому Лики ехать на таратайке, то и через месяц не доберешься, а если лететь по небу, то можно опуститься на Грузинском валу к вечеру. Вот удивится и обрадуется Королева. Она выбежит навстречу, будет тянуть его в дом и кричать:

— Кто к нам приехал!

И Миша действительно слышит радостный возглас возле самого уха:

— Посмотрите, кто к нам приехал?!

Оказывается, бричка уже стоит возле просторного база Романовых, а причитает над заснувшим внуком бабушка, которой уже было под сто лет.

— Ну ты, антихрист, — говорила она, обращаясь к сыну, — дай я тебя хоть поцелую. Уехал и глаз не кажешь.

— Да все недосуг, маманя, — басил Зиновий Афиногенович, обнимая мать.

— Внучка бы прислал. Ну, мы старые да глупые в размолвке доживаем век, а внучку-то на што маяться.

— Нет, маманя, — посуровел вдруг отец. — Мишутку калечить не дозволю.

— Не пужайся, — расслабленно сказала бабушка. — Не стану я его к нашей вере приучать.

— Вы не станете, так Марья с Фиской…

— Да будет тебе, антихрист, — отвернулась мать и прижалась морщинистым сухим лицом к внуку.

Сколько уж воды утекло в Дону, а всякий раз, попадая в родной курень, Зиновий не может не вспомнить всю свою жизнь от самых истоков. Он родился в семье староверов. Законы у них были суровые. Жили Романовы нелюдимо. Сами ни к кому не ходили и гостей не привечали. А у Зиновия характер был общительный, веселый, компанейский.

Чтобы образумить сына, женили его на зажиточной казачке Полине, тоже из староверов. Но у Зиновия не лежало сердце к этой тихой, забытой богом женщине. И ждал он, как престольного дня, ухода в армию.

Проводили Романова на службу перед самой русско-японской войной. Как уехал казак во чужбину, в далекие Маньчжурские края, так до зимы 1917 года и не казал глаз домой. Вернулся, думал, что революция дошла и до Майоровского, увидит он новую жизнь, и будет для него подлинная свобода.

Но в хуторе было по-прежнему, так же правил атаман, в доме Романовых поднимались и ложились с крестным знамением. И хоть молились здесь господу богу больше, чем прежде, счастья семье он не послал, хозяйство пришло в упадок. Двое зятьев, ушедших на империалистическую, сгинули в гнилых Курляндских болотах, а брат Зиновия маялся где-то в немецком плену.

Собрались вечером казаки-фронтовики и стали думу думать, как же власть атамана свергнуть и установить свою — народную, равную для всех? Услыхала их крамольные речи Полина и побежала к отцу, а тот поспешил к атаману с доносом. Не успели казаки принять решение, а в хату ввалилось полдюжины атаманских выкормышей из тех. кто имел земельный надел побольше, свою мельницу, свою лавку, свои табуны знаменитых тонконогих дончаков. Хотели они кнутами да кулаками проучить смутьянов, но не тут-то было. У тех под руками оказались винтовки и штыки. Клацнули затворы. Кто-то ударил по лампе. В кромешной тьме грохнул выстрел. Раздался отчаянный вопль.

Выскочили из хаты атамановы послы, обложили, как медведя, двор и начали стрелять по окнам и дверям. А время от времени призывали станичников сложить оружие и добровольно отправиться на суд праведный к войсковому атаману. Но казаки-фронтовики решили биться до последнего патрона…

Кто сообщил в Котельниковский ревком о событиях в Майоровском, неизвестно. Только пришел оттуда красногвардейский отряд Пимена Ломакина, выручил осажденных, а над крыльцом правления вывесил красный флаг. С той поры и началась дружба Зиновия с Пименом. Вместе были в отряде, вместе вошли в состав коммунистического полка, где служил и Кругляков, а организовалась конная бригада Буденного — вступили в нее.

Только весной 1921 года вернулся в родной хутор Зиновий. Не пошел он к своей жене Полине: не мог простить ей предательства. В отчем доме тоже тошно было жить. Ушел Романов на квартиру. Приглянулась ему ладная да сердечная Аня. Без сватов, без попов сошелся с любимой Зиновий.

Жили ни богато, ни бедно. Но не давали проходу молодухе родственники, а его самого прокляли. И как только народилась Тамара, перебрались они в город. Пимен помог своему полчанину устроиться на железную дорогу.

С той поры, выезжая в колхоз по заданию райкома партии на посевную или уборочную, Зиновий редко заглядывал в родительский курень. Придет, поможет на крыше камыш заменить, огород вскопать, колесо у арбы железом ошиновать, сбрую приладить… Но ночевать уходил в клуб, где жили все уполномоченные… Когда дети подросли, брал с собой то Тамару, то Валюшку, то Мишутку, оставлял внучат в родимой хате на неделю-другую. Но замечал, что родственники зас-тавляют их просить у бога прощение за грехи родителей, крепко ругался с матерью и увозил детвору домой…

Миша едва помнит эти сцены. Но навсегда в нем остался страх перед седым, как лунь, дедом, жестким пальцем тыкавшим его в лоб и скрипуче поучавшим:

— Не гневи господа непослушанием.

Да и бабка, вечно закутанная в темный платок, без ласки, без улыбки потчевала внучат молоком или лепешками, требуя, чтобы прежде они осенили себя крестным знамением. А самое главное, старики не велели бегать по улице и водить дружбу с соседскими мальчишками. Может, поэтому у Миши и не было друзей в хуторе.

И вот теперь, во дворе Романовых, Миша с тревогой подумал, что не только отца ожидают трудности, но и ему будет нелегко на новом месте.

Недели через две отец привез Анну с дочерьми. Поселились они на краю хутора, в просторной мазанке, которую колхоз отремонтировал специально для нового парторга. За окнами их дома, через зеленый дол, виднелись крыши конюшен с большим загоном, в котором с утра до вечера ходили разномастные кони. Они сразу покорили мальчика. Один их вид рождал в голове фантастические истории с погонями, выстрелами…

Уже на следующее утро Миша пришел к конюшне. К его удивлению и радости, конюхом оказался тот самый казак, который вез их из города. Сергей Иванович приветливо поманил мальца к себе и спросил:

— Небось, хочешь прокатиться?

— Хочу, — выпалил обрадованный пионер.

— А ездить-то умеешь?

— Нет, — чистосердечно признался Миша, но тут же испугался, что конюх не доверит ему даже самого ледащего меринка, добавил — Но я понятливый. Вы расскажите, я враз пойму.

— И что за казачество пошло, — сокрушался Сергей Иванович, перекладывая уздечку с одного места на другое. — Все им трактора подавай. А того не могут понять, что казак без коня — что зима без снега. Но это хорошо. что у тебя душа к лошадкам лежит.

Он, наконец, нашел нужную уздечку и, подойдя к загону, с умилением смотрел несколько минут на молодых скакунов. Потом спросил у Миши, какой ему больше всего нравится. У Миши разбежались глаза. Он переводил взгляд с одного на другого, но никак не мог остановиться на каком-то. В это время к изгороди подошел белый с подпалинами жеребчик. Миша сразу забыл обо всех остальных.