Джесс Лури - Когда деревья молчат

– Пег.

Я не слышала, как папа подошёл к нам сзади. Мама, видимо, тоже, потому что она резко развернулась, держа лопату наготове, как оружие.

– Донни. Что такое?

Сначала мне показалось, что он стоит в мерцающем тумане, который этим ранним утром кое-где виднелся, но потом я поняла, что он просто весь побелел.

– Донни? – повторила мама, роняя лопату и бросаясь к нему. Она положила руку ему на грудь, а когда он не ответил, обвила руками его талию. – Что случилось?

Он не обнял её в ответ.

– Напали на ещё одного мальчика, но на этот раз его не вернули.

У меня всё сжалось в животе, как будто у меня наконец-то начались месячные.

– Кто?

Папа не посмотрел на меня, а лишь уставился куда-то за тысячу километров над маминым плечом. Она чуть отошла назад.

– Кто это, Донни?

– Габриэль Уэллстон. Сын дантиста.

Моя кровь превратилась в грязь.

Если Габриэля похитили, то это моя вина.

Моя вина.

Сегодня утром я потеряла бдительность. Я была ужасно эгоистична, забыв обо всём, что Рики сказал мне прошлой ночью – что мальчики всё ещё подвергаются нападению. Моя семья вела себя нормально в течение нескольких часов, они отдали мне крошечный кусочек нормальности, и я не позволяла себе думать ни о чём другом.

Папа говорил так далеко, словно за тысячу миль:

– Это Бауэр звонил. Они арестовали учителя музыки. Коннелли.

Нетнетнетнет. Я побежала к своему велику. Я не могла дышать, не могла видеть, не могла чувствовать. Я была обнаженным нервом. Я схватила рюкзак, который свисал с моего руля, и закинула его за плечо.

– Кэсси! – закричала мама, но не попыталась меня остановить.

Я рванула к дому сержанта Бауэра, крутя педали так быстро, что дорога стонала под моими колёсами. Бауэр должен узнать то, что мог понять только ребёнок: не Впадина объединяла всех пострадавших мальчиков.

А то, что все они ездили на двадцать четвёртом автобусе.

Мой мозг мчался за телом, пытаясь догнать его. Но я не могла ради этого сбавить скорость. Я рванула за угол мимо дома Гоблина, потом мимо дома Фрэнка и помчалась по улице к сержанту Бауэру.

Мне нужно рассказать ему об автобусе.

Как только он узнает, то сможет найти Габриэля и вернуть его домой. Солнце уже грело верхушки деревьев, когда я въехала на подъездную дорожку к дому Бауэра.

– Сержант Бауэр! – крикнула я, подъезжая на велосипеде к его дому. – Вы дома?

Я спрыгнула с велика, пока колеса всё ещё вращались, и помчалась к его сетчатой двери, и забарабанила по ее деревянному краю обоими кулаками. Полицейская машина была припаркована на его подъездной дорожке. Наверное, у него был выходной или он работал в ночную смену. Я рывком распахнула сетчатую дверь и шагнула чуть дальше, чтобы ударить прямо по входной двери.

Когда ответа не последовало, я сложила руки рупором и заглянула в окно, громко выкрикивая его имя. Кухня находилась прямо за крыльцом. В задней части виднелась открытая дверь, по её чёрному цвету было понятно, что она ведёт в подвал. Каждая клеточка моего тела была уверена, что это грязный подвал, мокрый и вонючий, точно такой же, как тот, что под моим собственным домом, как и предполагал Фрэнк.

– Привет, девчонка с вечным ожерельем.

Я подпрыгнула так высоко, что чуть не выскочила из своих ботинок. Сержант Бауэр всё это время сидел на застеклённой веранде и никак не отреагировал, когда я постучала в одну дверь, потом в другую, и даже не двинулся с места из-за распакованных коробок, сложенных почти до потолка. Он неуклюже протиснулся ко мне, медленно передвигаясь по ящикам, и он выглядел так, будто на него давил груз, огромный, невидимый. Я попятилась через скрипучую сетчатую дверь и, спотыкаясь, спустилась по ступенькам крыльца к своему велику.

Он пошёл за мной на улицу, сойдя с крыльца, когда солнце коснулось его двора. Он выглядел лет на сто старше, чем тогда, когда мы с Фрэнком продавали здесь попкорн. Его щёки были покрыты щетиной, а кожа была такой серой, как тухлое мясо.

– Тебя прислал сюда отец? – спросил он. Его голос звучал так, будто его тоже давно упаковали в коробку. – Сказал, что я звонил?

– Я сама пришла. – Я отошла до самого велосипеда.

– Ты знаешь, то, что мы делаем у вас дома, абсолютно законно. Это взрослые дела, вот и всё, – он говорил невнятно. – Не стоит никому об этом рассказывать.

– Я знаю. – Я чувствовала каждый волосок на своём теле.

– Даже если ты кому и расскажешь, тебе все равно не поверят, особенно после того, как ты украла помаду у той девчонки Коул. Никто не верит ворам.

Я кивнула. Я всё ещё тяжело дышала.

– Твой отец рассказал тебе о Габриэле, да? – Он потёр свой выпирающий живот. Его потрепанная рубашка на пуговицах спереди была полностью расстегнута. – Теперь они перешли на крутых мальчиков. Хотят захватить мой город, разорвать его на куски, раз уж похитили ребёнка богачей. Приедут на своих огромных конях и укажут нам на каждую нашу ошибку.

Я прокашлялась.

– Мне нужно вам кое-что сказать, сержант Бауэр.

Я повысила голос до такой степени, чтобы его было слышно через подъездную дорожку, хотя моё сердце билось так быстро, что я думала, оно вот-вот превратится в колибри и вылетит у меня изо рта.

– Все три мальчика, на которых напали, ездят в моём автобусе. Краб, Тедди, а теперь ещё и Габриэль. Плюс ещё несколько парней из Впадины, к которым приставали, но они никому не говорили. Они все ездят на автобусе двадцать четыре.

Сержант Бауэр накрыл свои глаза, как будто он хотел поиграть в прятки, а потом провёл рукой по голове.

– Я знаю.

В моём желудке что-то свалилось.

– И что вы будете с этим делать?

– Я буду делать свою чёртову работу, вот что, только если вы не против, мисс Зазнайка. – Он резко поднял руку и топнул ногой, как будто прогонял паршивую дворняжку со своего двора. Это движение выдернуло его жетоны из открытой передней части рубашки, и они щелкнули друг о друга. – А теперь сваливай, воришка губных помад!

Звук его жетонов так меня испугал, что перед глазами замелькали пятна.

Потому что я вдруг поняла, кто нападал на мальчиков и почему ему так долго всё сходило с рук, так же чётко, как знала, что Бауэр никому не говорил, что все жертвы ездят на автобусе двадцать четыре.

Рики очень хорошо описал мне звук, который издавал Растлитель Честер, когда нападал: тиканье, как старые часы, когда он тебя трогает, и этот звук ещё хуже, чем то, что он делает руками.

Щёлк. Щёлк. Щёлк.

Я рванула к рулю, выровняла велосипед и помчалась по подъездной дорожке, в моей голове роились пчёлы. Я даже не оглянулась, когда уезжала. Я бы не доставила Бауэру такого удовольствия. Я проехала мимо Гоблина и направилась на север, а не к своему дому. Пса Гоблина по-прежнему нигде не было видно. Я подумала, что, скорее всего, мой папа его убил.