Питер Хеджес - Что гложет Гилберта Грейпа?

— Ох, вот он.

Снимает крышку, предъявляет мне свое произведение.

— Нормально, — говорю я, оценив белый крем и зеленые буквы, — а свечки-то где?

— Ай-ай-ай, — сокрушается кондитер, накрывая рот ладонью.

— Восемнадцать свечек, Жан, вы помните? Как заказывала моя сестра.

— Да, сэр. Сию минуту. Все будет в лучшем виде.

Решив не смотреть, как этот горе-кондитер исправляет свой косяк, отправляюсь на экскурсию по «Фудленду». Проход номер семь: детские игрушки. Проход номер восемь: подгузники и разнообразная посуда для детского питания. Проход номер девять: соки, витаминные напитки, замороженные обеды — разогрей и садись перед теликом. В проходе номер десять меня встречает пара округлившихся от удивления глаз.

— Гилберт.

— Здрасьте.

Передо мной стоит мистер Лэмсон.

Мы молчим. А что говорить? Стоим, избегаем встречаться взглядами, не знаем, куда глаза девать.

— Сэр, я… э-э-э… за тортом для Арни… тут такое дело…

Мистер Лэмсон поднимает ладонь, чтобы я умолк. Ну, стою молчу. Он покусывает нижнюю губу, а потом перекатывает ее, как океанскую волну, в сияющей улыбке.

— Видал, какие тут лобстеры?

— Нет, сэр.

— Непременно посмотри на этих лобстеров. Боже, какое зрелище! А выбор бакалеи. Это просто… ну… никогда такого не видел… замороженный апельсиновый сок — меньше чем по доллару… и вообще ценник… у них весь ценник, Гилберт… да еще масса выгодных акций… и…

Делаю новую попытку объясниться насчет торта. Мистер Лэмсон смотрит по сторонам и говорит:

— Не стоит оправдываться, сынок. Нас уделали.

Он толкает пустую тележку по проходу номер десять. Смотрю, как он медленно плывет вперед, окидывает взглядом полки, изучает товары один за другим. Его простецкая фланелевая рубашка и благородные коричневые штиблеты удаляются, и мистер Лэмсон уменьшается в размерах, но не в статности.

— Прекрасные сюрпризы, — звучит у меня в голове.

Пересчитываю зеленые и белые свечи. Жан поворачивает торт, чтобы я осмотрел его со всех сторон, но только сбивает меня со счета.

— Ладно, — говорю. — Сойдет.

— Это все, что вы можете сказать? На большее вас не хватает?

Жан начинает раздражаться; с его верхней губы капает пот. Одна капля стукается о крышку коробки, и на белом картоне вздувается прыщ. Жестом предлагаю Жану закрыть коробку. Он не шевелится.

— Этот торт, уж простите, заслуживает гораздо большего, чем « ладно, сойдет ». Это превосходный торт.

В руках у меня двадцатка — Эми дала. Торт стоит четырнадцать пятьдесят, и, чтобы только поскорее развязаться с этим делом, я говорю:

— Сдачи не надо.

Жан закрывает и заклеивает коробку, кладет ее для сохранности в двойной пакет и улыбается-улыбается-улыбается.

Я медленно ухожу.

— Хорошего дня!

У автоматических дверей из динамиков доносится разжиженно-меланхоличный вариант «Let It Be» [11] Прибл. «Не напрягайся, пусть все идет своим чередом» (англ.) . . И я пытаюсь следовать советам песни. Но из головы не идет образ мистера Лэмсона. Ясное дело: мы с ним здесь пересеклись и обменялись взглядом, зная, что в итоге прогнулись и поцеловали-таки Америку в зад.

Я исчезаю из «Фудленда».

Дома ждет записка с указаниями для меня и Арни. Кладу торт в холодильник, где Эми как раз освободила для него место. Даже не разворачиваю. Арни все время пристает: «Что это? Что там такое?» — и я отвечаю: «Сюрприз». Делаю бутерброды с жареным сыром и наливаю братишке его любимое шоколадное молоко.

За едой вокруг его рта образуется желто-оранжевое сырное кольцо. А еще на той же физиономии оставили свой след соусы, желе, арахисовое масло, крошки картофельных чипсов и слоеного теста, все виды газировки, кетчупа и горчицы. Ни дать ни взять абстрактная живопись.

Мы с Арни смотрим телевизор. Около половины шестого вечера наши сестры погрузили маму в машину Эми. Их никто не видел, так как «нову» сперва загнали в гараж. До «Прелести Эндоры» они добрались к шести. Сейчас уже полдевятого, а их до сих пор нет. Без мамы дом совсем другой. Как будто с облегчением выдохнул.

Звонит телефон. Иду на кухню, снимаю трубку.

— Гилберт, торт у тебя? Точно?

— Да, Эми.

— Ну и как он? Не такой шикарный, как у меня, но хотя бы?..

— Большой. Красавец.

— Арни. Как там Арни?

— Смотрит телик, Эми. У него все супер. У Арни все замечательно.

— Ты не поверишь, что тут вытворяет Чарли. Она всерьез взяла маму в оборот. Это нечто неописуемое. Грязевая маска для лица, новая прическа, легкий макияж. У Дженис и Эллен все под контролем. Настоящий мастер-класс по визажу…

Я осматриваю кухню и вижу жалкие попытки навести в ней порядок. Жирные поверхности, пожелтевший пол. Где красота? В гостиной Арни пулеметом переключает каналы. Можно было бы рассказать Эми про встречу с мистером Лэмсоном в «Фудленде», а еще про новшество Дейва Аллена. Надо будет рассказать. Пусть знает, какой у меня был тяжелый день, сколько переживаний навалилось. Но в голосе Эми есть ритм, напор, и я не решаюсь ее прервать.

Перед тем как повесить трубку, она пропевает:

— Если искупаешь Арни, буду век тебе верна.

— Господи, Эми. Только не пой.

— Лишь бы он был чистым.

— Ладно. Главное, не пой.

Вешаю трубку.

— Гилберт, а что там в холодильнике? Что это за штука?

— Там сюрприз для Арни, вот что.

— Ого.

Арни сидит в мамином кресле. Сунул в рот сигарету, причем фильтром наружу — изображает курильщика.

— Это вредно.

— Что?

— Курить. Курить вредно.

— Но ты же куришь.

— А каков результат — сам видишь.

— Ага.

Выключаю телевизор. Все равно смотреть нечего. После триумфа Лэнса ни телевизор, ни я уже не будут прежними.

— Гилберт.

— Что, Арни?

— Ты тянешься вниз?

— Определенно.

Арни шевелит пальцами ног и пятикратной скороговоркой бормочет:

— Гилберт унижается.

Позднее раздается стук в дверь.

— Кто там? — спрашиваю из-за сетчатой двери. — Кто та-а-а-ам?

Включаю свет на крыльце. Легкий ветерок приносит какой-то парфюмерный запах.

— Не прячься.

Она высовывается из-за вечнозеленого куста.

— Ну, — говорю. — Какие-то проблемы?

В моем голосе звучат скептические, финальные ноты, но девчонка из Мичигана этого не замечает. Жестом зовет меня выйти.

— Еще чего.

— Выходи. У меня для тебя кое-что есть.

— Вранье.

— Выйди, сам увидишь.

Из нашего дома на Бекки падает свет; в игре теней у нее ангельский вид. Она вновь машет своей мягкой ладонью; выплываю на крыльцо, останавливаюсь.

— У меня, — говорит, — приготовлен для тебя подарок.

Обвожу глазами излюбленный куст Арни, потом старый платан, вечнозеленые хвойники вдоль улицы:

— Не вижу.

— Минутку, — говорит она, исчезая за домом.