Питер Хеджес - Что гложет Гилберта Грейпа?

Она слушает.

— Я, — говорит, — не могу поверить, что ты сказал «да». Какой же ты бесчувственный, братик. «Жду не дождусь нашей встречи». — Сестра умолкает. Слышу, как она затягивается сигаретой. — В моем тоне тебе послышался сарказм?

— Да.

— Потому что ты, Гилберт, можешь укатить куда-нибудь в Южную Дакоту, а я даже не замечу твоего отсутствия.

Бросаю телефон об пол. Слышу отдаленный вопль:

— Я ПОШУТИЛА!

Трубка висит на шнуре. И сама по себе раскручивается.

В четыре часа пополудни вешаю на крюк наш гибкий дождевальный шланг. В ярких гавайских шортах стою под струями воды и делаю вид, что это игра. Из-за старого платана за мной подглядывает Арни.

— До чего же здорово! — говорю.

Арни не шевелится.

— Тебе непременно надо попробовать, старичок.

Мотает головой.

Эта демонстрация водных забав напоминает мне, как я опробовал батут у Карверов. Миссис Карвер отсутствует всего два дня. При каждом телефонном звонке у меня вспыхивает надежда, что это звонит она: сообщить об изменении планов и пригласить меня пожить в Сент-Луисе. Но кого я хочу обмануть этими фантазиями? Она не позвонит.

Эллен подбросили домой подружки, фыркают и смеются при виде моей мокрой фигуры. Сестра выходит из принадлежащего мамаше Синди Мэнсфилд синего универсала. Девчонки кричат ей вслед: «Хвала Господу!» — и Эллен в знак согласия отбрасывает назад волосы. Компашка уезжает, сигналя и размахивая руками. Эллен смотрит сквозь меня и говорит:

— Арни, сейчас ты увидишь, что я тебе купила.

Шагает к дому. Даун бросается за ней. А я стою под душевыми струями и хочу сказать: не забывай, что эти шмотки оплачены моим чеком.

— Гилберт? Мне всю неделю тебя не хватало, — говорит, нагружая меня пакетами, мистер Лэмсон.

— Понимаю, сэр.

— Без тебя дни проходят безрадостно.

— Взаимно, сэр.

И это правда. Гастроном «Лэмсон» — прежде я этого не осознавал — единственное мое прибежище, мой оазис.

— Мистер Лэмсон?

— Да, сынок.

— Эта работа — как прогулка по Луне.

Он смотрит на меня в упор. Замер, потом сделал вдох и пожевал губы; глаза увлажнились.

— Ох, Гилберт, какие теплые слова. — Поднимает над головой огромную банку арахисового масла. Протягивает мне. — Это для Арни.

— Что вы, босс, право, это лишнее.

Обремененный еще и арахисовым маслом, выхожу с работы и вижу: на капоте моего пикапа сидит Бекки. Улыбается, по-щенячьи потряхивая головой. Составляю пакеты с продуктами в кузов и говорю:

— Освободи машину.

— Нет.

— Слезай. Ну.

— Нет.

— Это мой автомобиль. Я его купил на свои деньги. Он принадлежит мне. Слезай с капота.

— Нет.

— Черт возьми… отвали от моей машины… и от меня отвали… слезай с капота!

Бекки потряхивает головой. Соскальзывает с капота, направляется к дому.

— И больше не приближайся, — бросаю ей вслед. — Не приближайся к моему капоту.

Она не останавливается, но хотя бы поворачивает ко мне голову:

— Дело не в том, что я не хочу с тобой целоваться. Наоборот. Но…

— Что «но»?

— Посмотри на себя: у тебя же в глазах ненависть. Видел бы ты…

Я затыкаю уши. Она скрылась из виду. У меня вырывается:

— Ааааааа!

Еду на автомойку и обливаю из шланга капот. Обычно я мою весь автомобиль целиком, но сейчас в кузове лежат продукты для моей семьи.

Приезжаю домой; застаю Эми и Эллен на заднем дворе. Арни нигде не видно. Разгружаю продукты; никто не бросается мне помочь. Мама не спит: разговаривает сама с собой:

— Мне бы только дожить до восемнадцатилетия моего мальчика…

— Мы знаем, мама.

— Разве я к тебе обращалась?

— Я так понял, что да. Кроме меня, здесь никого нет.

— Гилберт?

— Да?

Останавливаюсь перед ней, изучаю, как зверушку в зоопарке: волосы слиплись клочьями, кожа выбелена. Обескровлена.

— По-твоему, я могу обращаться только к тебе? Так ты считаешь?

— Вовсе нет. Просто я здесь единственный, кто…

— К твоему отцу.

— Что-что?

— Я обращалась к твоему отцу. Со мной такое бывает. Я до сих пор на него зла. Настолько зла, что готова его убить. Но, как тебе известно…

— Да, мне известно.

— Он сделал это сам. — Она подается вперед и ставит локти-булыжники на хлипкий столик. — А знаешь, что отвечает мне твой отец, когда я с ним заговариваю? Знаешь, что он?..

— Прости, — перебиваю я. — Прости, что…

— Да. Он просит прощения.

Некоторое время мама сидит без движения. Потом ее отечные руки накрывают лицо, и я говорю: «Не надо, мама», а она разражается потоком слов, которые разобрать невозможно, потому что мама рыдает. В конце концов, совладав с собой, она выплевывает свои мысли по одному слову:

— Альберта. Не. Вернуть. Память. Не. Стереть. Что с нами сталось.

Эти слова долго висят в воздухе, но я все же собираюсь с духом, чтобы спросить:

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что мои дети готовы друг друга убить, я имею в виду, что мой дом рушится. Ты замечаешь, что происходит с половицами? Из-за меня скоро обрушится пол.

— Это не из-за тебя.

— Да ты посмотри. Посмотри, как он просел.

— Мама, ты совершенно не…

— Не говори того, что мне приятно слышать. Смотри мне в глаза, Гилберт, и говори правду. Говори.

Жаль, что я не могу забыть все слова, не могу стать двухлетним ребенком.

— Говори: Бонни Уоттс Грейп… повторяй за мной, Гилберт.

— Не буду.

— Нет, будешь. Повторяй за мной, юноша!

— Ладно, ладно…

— Бонни Уоттс Грейп…

Послушно говорю:

— Бонни. Уоттс. Грейп…

— Приходится мне матерью…

— Приходится мне матерью…

— И я ее ненавижу.

Я прекращаю эти повторы.

— Повторяй за мной: «Я ненавижу свою мать».

Иду к дверям.

— Гилберт? Гилберт!

— Ладно, — говорю. Испепеляю ее взглядом. — Я тебя ненавижу. До глубины души. До посинения. Я. Тебя. Ненавижу.

У мамы глаза вылезают из орбит. Она смотрит на меня долгим, пристальным взглядом. Думала потешить себя моей ненавистью, но сейчас совершенно сломлена. Не в силах этого терпеть, я выкатываюсь из дома.

Чтобы стереть из памяти эту сцену, три часа колесил по окрестным дорогам, выдул две банки пива, выкурил пачку сигарет. Не помогло.

Наутро, в канун знаменательного дня, мама меня игнорирует. Но я не собираюсь извиняться за вчерашний вечер. Она сама напросилась. Пусть некоторое время над этим подумает.

Да, Арни до сих пор — ком грязи.

Эми проверяет глазурь на именинном торте. Торт весь белый от этой глазури. Наш слабоумный любит, чтобы глазури было побольше; Эми израсходовала две полных банки. Мама включила какую-то викторину и вознамерилась выиграть, а потому призывает к себе Эми.

Раз за разом дают ошибочные ответы, а я тем временем изучаю торт. «С 18-летием, Арни!» — написано на нем зелеными печатными буквами. Теперь дело только за свечками.