Игорь Свинаренко - Тайна исповеди

Ответ был для меня неожиданный:

— Почему же? Я был на войне.

— Как? На какой такой? Когда ты успел? У меня только дед воевал, а отец в 41-м был совсем пацаном, только в школу пошел… При том что я постарше твоей дочки!

— Ну просто Марлис — поздний ребенок…

— И где ж ты, пардон, воевал? «Идут по Украине солдаты группы „Центр“»? Сталинград? Белоруссия? Освенцим? Или, скажешь, зенитчиком был на Западном фронте?

— Последнее верно. Ты угадал. Зенитчиком. На Западном.

Я был уже весьма пьян — раньше я заводился, когда пил водку, много, и для чего-то хотел выпить еще и еще. Таким был когда-то образ щастья. Так понималась удача. Успех. Достижение. Водки quantum satis! Что-то такое описывал Михалыч в «Мертвом доме». Арестант в день рождения добывал водки, любой ценой, и пил, пока не упадет — иначе, считалось, праздник не удался. Сокамерники относились к этому с пониманием, радовались за него и мечтали, что случится и у них славная гулянка когда-нибудь. Хоть целый год придется на нее копить — неважно! И уж если человек может себе позволить напиться не раз в год, а почаще, то зачем же ограничивать себя и принимать щастье по-жлобски дозированно? Да, я был, бывал пьян, свободен, рад, что мог мог себе позволить напиться и выразить все свои чувства, какие были.

А на том ужине я впал в тупую задумчивость. В тихом, воспитанном и даже как бы запуганном старикашке — он казался мне долгожителем в те его 60, а мои 20 с чем-то лет — я не готов был усматривать убийцу из вермахта. Эх, а ведь сколько раз я мечтал о такой встрече! В нежные годы! Что вот я встречу фашиста, ну то есть немца — и хладнокровно и гордо, и справедливо, спасая мир, мир во всех смыслах слова — убью его, как вот убивают бешеного волка, и буду при этом довольно улыбаться. А потом, получая за это орден, скажу, что меня можно было и не награждать, на моем месте так поступил бы каждый.

И вот! Встреча, которой я ждал всю свою — на тот момент еще молодую — жизнь, — состоялась. На тебе, бери, сбылась твоя мечта! (Это как секретарша рыдала: ее, наконец, спросили, ошибившись номером — это прачечная? — и она вместо «хуячечная» ответила, как дура — «министерстве культуры».) Сбылась — а я что? Сижу, пьяно улыбаюсь — и?

Я растерянно помолчал и сказал только беззлобно:

— Вас послушать, так вы все воевали зенитчиками на Западном фронте! А кто ж партизан расстреливал? Кто деревни жег в Белоруссии?

— Да я точно на Западном воевал! Сбивал бомбардировщики. Которые летели сбрасывать бомбы на мирные города. И после я попал плен. На Западе. И в лагере отсидел два года.

— Где сидел?

— В Бельгии. На шахте вкалывал, в проходке.

— Ну, тут ты и попался. Если б ты сидел в Бельгии, то знал бы французский! Ха-ха!

— Так я знаю. Mais je parle bien Française!

— Du spinnst wohl! [2] Да врешь ты всё! (нем.) Да ладно тебе! Не пизди!

Далее я спросил его что-то на французском, это не лучший мой язык, но тем не менее. Он ответил. Плохо, нескладно, но смысл передал. Произношение у него было то еще — ну так он колледжей не заканчивал!

Дальше мы в ходе той давнишней пьянки говорили на ломаном французском. Который он учил в Бельгии на шахте, а я — в парижских пивных и, чуть не забыл, в казино в Cannes. Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь, вот уж что верно, то верно… Короче, меня этот его ломаный французский убедил тогда.

— К сожалению, я всего год учил французский, в школе. И говорил совсем чуть-чуть. Но в лагере переводил кое-как. Это всё ж лучше, чем ничего!

Мы с ним подолгу вели беседы в тот раз и позже. Много пили при этом. Ну это я — много, а он-то поменьше. Немец «мой» рассказал про себя, про то время. Я это всё слушал с открытым ртом. Что я мог знать из книжек? Из совецких учебников? От казенных профессоров? Тут же было всё живое, а я-то какой никакой, но всё ж германист.

С выпивкой всё более или менее ясно, чего про нее много говорить. А еще же еда, немецкая — она экзотична, особливо супротив Совка, в те бедные наши годы.

Сразу меня покорили сосиски. В смысле колбаски. То есть поначалу да, я увлекся Bockwurst, которая казалась мне чемпионкой мира. С чужой, нерусской, тупой, неострой горчицей. Потом ситуация изменилась. Однажды я шел по городу — и вдруг вздрогнул, встрепенулся. На мощеной немецкой узкой улице с пряничными домиками — я был настигнут неким чудесным запахом. И пошел на него. На перекрестке повернул — и через пять минут влился вместе с улицей в тесную площадь и на ней уткнулся в киоск. Сразу метнулся к прилавку, — откуда всё и шло! Так ловят тараканов — они идут к пахучей приманке, не в силах свернуть в сторону.

В киоске продавали некие жареные колбаски. Продавец укладывал их на картонную тарелку с неаппетитной, как будто несъедобной кучкой — горчицы. Назывались эти колбаски, как выяснилось, Bratwurst. Вкус их был специфический, как раньше говорили. Ходил слух, что туда закладывали и мясо дичи. Дичь! Это звучало.

Как сейчас помню, одна такая Bratwurst стоила 80 пфеннигов.

Я съел сперва одну, потом другую… Третью…

После, через много лет, уже в другой Германии, я искал эти вот колбаски. Искал, искал… Находил что-то похожее. С таким же названием. Пробовал. Но всё было не то. Я поехал на восток Германии, в бывшую ГДР, за Bratwurst — но тех, вот тех, с тем же чудесным вкусом — колбасок не было. Они исчезли вместе со Стеной.

Что-то похожее, и это — самые вкусные сосиски обеих Германий, я нашел случайно, не ожидая от жизни уж ничего, в этом смысле — на Мюнхенском вокзале, Hauptbahnhof. Я там купил с лотка разносчика три мини-сосиски — каждая размером со средний мизинец. Название — Nurnberger Wurst. И вкус, и запах — всё совпало! Щастье таки иногда выпадает тому, кто его ищет, кто гоняется за ним…

И в пандан. Как-то мы ужинали с товарищами в Киеве. Хозяин нашего маленького банкета, чтоб сделать нам приятное, на десерт вызвал стайку проституток.

— Куда нам столько?

— Так вы ж выберете, когда определитесь. А лишних прогоним.

Одна из, с позывным Снежана, была вылитая моя первая (из взрослых) любовь, которая мне же, дура, и не дала. Небось жалеет страшно. При виде этой бляди, как бы клона моей давнишней Джульетты, тоже, как после выяснилось, шлюхи, у меня участился пульс и одновременно захотелось ссать.

— Я на минутку! Щас, щас! Подождите!

Хотя — ребята и без подсказок лениво допивали водку и вроде никуда не торопились.

Я вернулся быстро, бегом, застегиваясь на ходу.

Девок за столом заметно поубавилось. «Моей» не было.

— Где Снежана?

— Какая Снежана? А, та? Мы ее выгнали.

— Почему? Именно ее?

— Она из них самая тупая.

— Да это ж не академия наук, вы че? На хера нам ее интеллект? Надо ее срочно вернуть!

Я выскочил из кабака.