Игорь Свинаренко - Тайна исповеди

— Вы приняты кандидатами в члены партии NSDAP!

И вот я спросил Райнера:

— Ну, понятно, дали партбилет, партийный значок, надо взносы платить и на партособрания ходить. А какие еще были обязанности у патриота, у партийца? Это ж не какой-нибудь вольный национал-предатель…

Однако оказалось, что не то что партбилета, даже значка ему не дали. И на собрания он не успел походить. Потому что у него в кармане уже лежала повестка — не в вермахт еще, туда с 18 лет, а в что-то типа трудармии.

Но тем не менее Райнер как честный человек всю жизнь, аж до 1989 года, пока про это не перестали спрашивали, писал в анкетах, отвечая на соответствующий вопрос: «Состоял в NSDAP».

— А это зачем? Ну какой из тебя нацист, раз ты даже взносы не платил?

— Ну не мог ж я врать! Из-за этого у меня в ГДР были неприятности. При том что после войны многие настоящие нацисты, по молодости не успевшие натворить делов, попали под амнистию — и от них отстали. А от меня — нет!

Лагерь тот трудовой располагался в горах. Там каре стояли деревянные бараки, в центре — каменный дом, с кухней и столовой. Новички прибыли на место в марте 1944-го. Расположение части было завалено снегом, и первым делом салагам пришлось расчищать территорию.

Такая деталь: по лагерю нельзя было передвигаться шагом, только бегом! Даже ночью в сортир — на скорости.

Бойцы той их трудармии, по идее, должны были что-то строить или рыть окопы — но до этого не дошло, всё ограничилось муштрой. Похоже на армию, с той разницей, что вместо винтовок новобранцам выдали лопаты. И вот они с этим шанцевым инструментом маршировали, со строевой песней. Ну и, как в армии, молодые бесконечно убирали плац, мыли полы в казарме, чистили сапоги, надраивали пуговицы. А еще у них там то и дело были построения. Нашел фельдфебель в бараке пылинку — значит, заново всё мыть и перемывать. Немцы, Ordnung — ну понятно, да?

И про немецкий характер. Вот как победили крыс, которых полно было там в бараках. Поймали одну, облили бензином, подожгли и выпустили. Она побежала к своим. Те предупреждение поняли — и ушли по-хорошему.

— Жестоко — но вопрос решился, — Райнер так это прокомментировал.

Как-то бойцам на обед выдали тухлые сосиски. Один наивный дурачок пожаловался на это унтер-офицеру, простодушно полагая, что щас справедливость восторжествует. Но вместо замены плохих сосисок («сосиски сраные», как обзывал Брежнев социалистические страны) на хорошие всех построили на плацу и заставили хором скандировать: «Сосиски — свежие!» Орали, пока фельдфебелю не надоело. Красивая история про пропаганду.

Через пару месяцев курсантов перевели под Ганновер и придали зенитной батарее. Не простой, а сдвоенной — восемь орудий вместо четырех. Это называлось — VI. schwere Flakbatterie 461, т. е. 6-я тяжелая зенитная батарея № 461. Тяжелая — потому что орудия серьезные, калибр 88 миллиметров.

Как это ни странно, в батарее были и русские. Но не власовцы, нет, а — добровольцы из военнопленных, Hilfswillige, сокращенно — Hiwi. Придали и сколько-то немцев непризывного возраста — 16-летних школьников и стариков. Война шла к концу, но фюрер не терял надежды!

Батарея вела огонь по бомбардировщикам союзников, в основном это были англичане.

— Они летели бомбить не военные объекты и не оборонные заводы, но жилые кварталы мирных городов! — это версия Райнера.

Иногда этим зенитчикам удавалось сбить вражеский самолет! Но какая именно батарея отличалась, их или соседняя, с уверенностью нельзя было сказать — все ж вокруг стреляли, поди разбери, кому повезло.

Тревогу там объявляли, кстати, школьным звонком, от которого молодежь еще не успела отвыкнуть.

— Сбить самолет в то время было довольно сложно. Тогдашними приборами тяжело было засечь цель на высоте 500 метров! К тому ж из самолетов выбрасывали полоски фольги, чтоб сбить с толку немецкие радары. В бомбардировщик поди еще попади, и мы часто даже не целились, а просто вели заградительный огонь, чтоб отпугнуть англичан. Летчики там, наверху, психовали, зенитная пальба им действовала на нервы — и бомбы сбрасывали куда попало и спешно уходили из-под обстрела.

Однажды союзники отбомбились — то ли прицельно, то ли просто скидывали балласт, чтоб побыстрей удрать налегке, — и одна бомба упала прям на соседнюю батарею, это всего в паре километров от нас. Накрыло их всех, ни один человек не уцелел…

После бомбежек нам удавалось иногда подработать — латали крыши, с которых посрывало черепицу, — вспоминает он. За это что-то платили.

Недолго Райнер пробыл рядовым — всего месяц. В большой праздник, 20 апреля 1944-го (в России полно людей, которые в курсе, что это — день рождения фюрера), ему присвоили звание формана, Vormann (одна лычка, как у нашего ефрейтора). Вечером по случаю праздника Райнера еще с несколькими отличниками боевой и политической подготовки поощрили — свозили в город. Счастливчики побывали… не в пивной и не в публичном доме, но — в театре. Давали, Райнер это запомнил на всю оставшуюся жизнь, Вильяма нашего Шекспира — «Укрощение строптивой». От той поездки у Райнера осталось ощущение, что едва ли в Ганновере остался хоть один не поврежденный бомбежками дом. Ох уж эти англичане…

Vormann — это начальник небольшой, так себе. Но жалованье выросло вдвое: с 25 пфеннигов в день аж до 50. Кроме того, как форман Райнер уже не мог быть простым караульным, но — начальником караула! Караульным давали боевые карабины Mauser со штыками и настоящие каски, всё как у взрослых. А еще была такая привилегия — в служебное время к нему следовало обращаться на «Вы», а не тыкать как рядовому. Вообще же в зенитной артиллерии особо не муштровали, атмосфера была весьма вольная.

Впрочем, традиционного армейского идиотизма хватало. К примеру, на складе было полно носков, но солдатам их не выдавали, по уставу полагались портянки. А зимой часовым ни разу не выдали теплой обуви — соломенных таких как бы валенок, их обували поверх ботинок. Этой жалкой обувки было полно на складе, но вот поди ж ты. Нетронутые соломенные матценности были немецкими каптенармусами сбережены — и в итоге достались англичанам. О чем Райнер, как ни странно, до сих пор вспоминает с болью. Как и тогдашний адский холод. У многих солдат были обморожены пальцы на ногах. И вдобавок ступни разодраны деревянными гвоздями, ими подбивались подошвы армейских ботинок. После Райнер — в плену уже — ознакомился с обувью союзников и с удивлением осознал, что та намного удобней и к тому ж вдвое легче, чем немецкие сапоги. (Прошли годы, а британские ботинки до сих пор не стали хуже немецких.) Ну а че, солдат перетопчется как-нибудь! При тоталитарном кровавом режиме. Дело знакомое… Бойцы тогда переобувались в голландские деревянные клоги, официально запрещенные, но уж к этому не придирались — всё теплее, чем солдатские сапоги.