Игорь Свинаренко - Тайна исповеди

Что касается атомной бомбы, то про нее зенитчики и не слыхали в те времена. А если б услышали, то ничего б не поняли.

Сегодня, задним числом, Райнер легко разглашает мне немецкие военные тайны 1945 года. Из них самая страшная — про оружейный завод Hanomagwerk, вот его-то и надо было с особым усердием охранять от вражеской авиации.

Хотя Ганновер лежал весь в руинах, массированные налеты союзников не прекращались. На город одна за другой шли армады бомбардировщиков, их рев был слышен за много километров. Опытные зенитчики издалека могли угадать, на Ганновер идут «Летающие крепости» — или уже свернули на Берлин.

Райнеру запомнилось, как на Троицу 1944-го союзники бомбили нефтеперерабатывающий завод в Мисбурге, под Ганновером. Атаки шли волнами, одна за другой. Какие-то бомбы таки попали в цель — и завод загорелся, дым стоял столбом. Пепел и копоть от пожара садились на страницы книжки (название ее, увы, забылось), которую Райнер читал в паузах между налетами, — бумага из белой на глазах превращалась в темно-серую.

Про тяготы фронтовой жизни Райнеру особенно и нечего было рассказать. Ну, отпуска отменили и увольнения были редко, так а что вы хотели — война все-таки. В принципе можно было б и давать отпуска, какие там в Рейхе концы, это ж не Сибирь — но железные дороги бомбили, часто поезда шли в объезд, и отпускники могли застрять в тылу надолго.

Какие еще были тяготы? Ну, муштра не прекращалась. За провинности бойцов гоняли по плацу. Особо славился своей вредностью унтер Генике, у него было фирменное уникальное ругательство:

— Я вас всех переклепаю!

Война войной, а обед по расписанию, как говорится. Кормили немецких солдат, вспоминает Райнер, вполне сносно: овощи, картошка — и даже колбаса! А иногда обед был из двух блюд — кроме второго, давали суп из крупы.

Слышал я разговоры, будто в вермахте офицеры и солдаты получали одинаковую пайку, но вот Райнер рассказал мне, что немецкому комсоставу готовили отдельно. Все-таки. Мне приятно это слышать, а то как-то напрягали разговоры, что у нас офицерам давали деликатесы, которых солдаты не видели, а фашисты были якобы демократичней. Так нет!

В апреле 1945-го стало ясно, что le jeu est faite, rien ne va plus, как мы с Райнером выражались на нашем ломаном французском (игра сделана, ставок больше нет — фраза из казино). В какой-то апрельский день, число уж не вспомнить, англичане вышли к Ганноверу. Они взяли мост, который прикрывала «наша» зенитная батарея — ну и на кой теперь она? Чего защищать? Англичане ж не будут бомбить своих. К тому же и снаряды на батарее кончились. И тогда зенитчикам раздали Panzerfaust (фаустпатроны), по одному на двоих, эта штуковина нам известна по военным фильмам — это такая тонкая труба на плече, а из нее торчит некая как бы булава, вот она, собственно, и была противотанковым снарядом. Приказ был — остановить английское наступление. Бойцы спрятались на обочине дороги в каких-то руинах, затаились и стали ждать приближения противника…

Однако англичане зашли не в лоб, а с тыла. И открыли огонь. Над головой Райнера засвистели пули… Конечно, можно было ответить огнем, проявить героизм! Но Райнер и сейчас помнит мысль, которая его пронзила тогда:

— Нет, мне жить еще не надоело! В принципе я был готов умереть на войне — но вот именно что «в принципе». Меня можно назвать трусом, но я не стал тогда стрелять по англичанам и бросил винтовку. Да, человеку свойственно цепляться за жизнь…

Английская пехота численностью в три человека подошла к бывшим зенитчикам и подняла их пинками. Те встали, сразу, как говорится, Hande hoch. Что пленных расстреляют на месте — такого Райнер от англичан не ждал, считая их тоже цивилизованной нацией. Впрочем, репутация британцев в его глазах сильно пострадала, когда их старший, сержант, начал обыскивать пленных в поисках часов. Не найдя таковых, сержант не сильно огорчился — у него и так на руке уже тикало четыре трофейных «котла».

— Не обижайся, пожалуйста, я сейчас одну вещь скажу, — деликатно предупредил меня Райнер и продолжил: — Вот такого я мог ожидать скорее от русских. Англичане-то вроде ж не имели проблем с часами.

Трофейные часы союзников интересовали, но при этом они, что удивительно, даже не обыскали пленных! Хотя в кармане у кого-то из них вполне могла быть спрятана, к примеру, граната.

— А еще англичанин отрезал мне погоны. Как сувенир, что ли. Там были звездочки, по три штуки на каждом, и он, небось, решил, что я офицер! А это просто вместо лычек у нас были звезды.

Когда те англичане брали в плен Райнера с его напарником, они громко ругались, что-то запомнилось — fucking bastards, к примеру. Яркое воспоминание, очень кинематографичное — как потом выяснилось, англосаксы не могут снять кино без этого своего fuck. Еще Райнера поразила мощь союзников — по дорогам катило сколько военной техники, что даже мысль о сопротивлении этой армаде казалась ему абсурдной. Куда уж там! Еще его неприятно удивили предательские белые флаги из простыней, которые свешивались из окон немецких домов. Некрасиво как-то получилось…

Как водится, на колонну пленных вышли пялиться зеваки, которых немало собиралось по обочинам. Причем некоторые смотрели на своих солдат даже и с ненавистью — оттого, что проиграли, или как? — а другие с холодным равнодушием. Еще было обидно видеть, с каким интересом штатские смотрели на победителей. Ну а чего они хотели, солдаты разгромленной армии? Небось, думали, что «крымнаш» — это навсегда! Я тут не столько даже про Судеты и Силезию, где вермахт, типа, защищал немцев, но и буквально про полуостров Крым, тот же какое-то время был под фашистами. И вот Райнер — что совсем не удивительно, да и что еще он мог сказать — чувствовал себя преданным и проданным (verraten und verkauft). Мир, в котором он вырос, рухнул, и это было ужасно — так он это сформулировал. И, конечно, это был удар по психике. Вот еще несколько часов назад ему хотелось жить, он страстно желал спастись — а теперь поведи его на расстрел, он бы только пожал плечами. Райнер еще рассказывал — как и другие воевавшие во Вторую мировую немцы — про болезненное чувство: вот, верили в систему, а оказалось, что их обманули, их использовали. Это чувство у них усилилось, когда пошла информация про концлагеря. Вот теперь не знаешь — верить этому или нет? Слова красивые, да. Но мы-то помним, сколько было внезапно прозревших в 1991-м у нас. Ах, они не знали! Ах, не догадывались! Совсем, что ли, тупые? Или придуривались, чтоб устроиться получше? Слаб человек…

Англичане в какой-то момент всё же додумались обыскать своих пленников — и с любопытством рассматривали найденные артефакты. К примеру, выписку из приказа о пятидневном аресте или повязку со свастикой — это всё было найдено в вещах Райнера. Повязку кто-то из англичан счел своим долгом бросить на землю и потоптать своим ботинком. Что у кого осталось мало-мальски ценного, всё забрали.