Аркадий Тигай - Поцелуй бабочки

Кто помнит хрестоматийное сочетание из служебной характеристики советских времен: «общественно активный»? Стало быть, наш — надежный, инициативный, всей душой радеющий за коллектив, готовый откликнуться на призыв, подхватить лозунг, а то и падающее знамя.

Но были и пассивные. В этом безнравственном племени я и отсиживаюсь долгие годы. Вспоминаете бессмертное: «…разве с этим народом что-нибудь построишь, ведь его даже на собрание не загонишь!» — это про нас, про пассивных. Правда и то, что, когда активные вопили «Распни его!», мы, пассивные, из своих задних рядов кричали «Кончай заседать, кино давай!». Тоже виноваты, конечно, но согласитесь — инициатива все-таки была не наша.

Каюсь, каюсь, не сиживал я на собраниях и конференциях. Не произносил речей на активах, симпозиумах и редколлегиях и, дотянув до преклонных лет, ухитрился не состоять ни в партиях, ни в советах, ни в союзах, включая комиссии и остромодные сегодня фонды. Каюсь и молча принимаю упреки. Ведь это мы, «пассивные индивидуалисты», не обеспечили кворума, и, кто знает, не по нашей ли вине сорвалось строительство коммунального счастья, так славно придуманного общественно активными харизматиками.

В итоге же всей этой бессистемной и общественно бесполезной жизни я до старости не потерял жеребячьего любопытства, из-за которого, уже в немалых годах, попал на крейсерскую яхту. Попал, огляделся и быстро сообразил: вот она независимость, законная, легальная, обществом не порицаемая. Вот он, путь к свободе! А на берегу в это время бушевал махровый застой…

На берегу — исторические решения съезда, очередная «новая жизнь», а в море все помыслы сосредоточены вокруг простых и естественных вещей: сохранение лодки, спасение жизни, погода, море, навигация, паруса. Замечено, что от такого рода деятельности улучшается характер. Позерство исключается — зрителей нет. Хвастать не перед кем и нечем. Врать можешь только самому себе. Через несколько суток плавания уже многое понимаешь о бренности.

А какое блаженство — яхтинг в условиях демократии! В то время как в стране разворачивается нешуточная борьба за власть между подлыми и глупыми и возбужденный электорат, не отходя от телеэкрана, пытается угадать, какому вруну отдать голос, ты озабочен циклонической деятельностью у берегов Исландии. Атмосферное давление падает, и надо угадать, куда дунет: «в морду» или «в задницу», — как тут не стать философом? Волей-неволей приходится мудреть. А еще через некоторое время открываются небеса и приходит высшее знание: свобода — это когда все, что с тобой происходит, зависит только от тебя и стихии, читай — Бога. А это уже религия.

Слово звучало так: «Отдать швартов!» — и яхта отошла от бона.

Хорошо помню впечатление от первого хождения под парусом. Это была легкая прогулка по Маркизовой луже на десятитонном краснодеревом польском иоле. Дул ровный ветерок метров на десять, соответственно, небольшая волна. Прекрасная погода, но это я понял позже. А тогда мне казалось, что ветер ревет, а волны грохочут. Водяная пыль, время от времени летящая с бака, представлялась мне девятым валом. Когда же поставили паруса, яхта наклонилась и задрожали ванты, мне стало ясно, что сейчас мы перевернемся и пойдем ко дну. Стараясь не показать испуга, я придвинулся ближе к спасательному кругу и приготовился к худшему. Дальнейшие события в моем представлении должны были развиваться следующим образом: яхта ложится парусами на воду, вода хлещет в открытые люки, яхта камнем уходит на дно… Пристально вглядываюсь в лица яхтсменов — никто не волнуется. Странно. Особенно беспечным показался мне матрос по имени Алик, лежащий на корме и с видимым удовольствием курящий «Беломор». Вне яхты матрос Алик был преподавателем академии и носил звание капитана первого ранга. Лежал он почему-то в полном обмундировании, при золоченых погонах и кортике. Поймав мой взгляд, Алик ободряюще кивнул, произнес с наслаждением «Кайф!», выплюнул папиросу под ветер и уснул мертвым сном.

Не знаю, то ли я в детстве на скрипочке переиграл, то ли это природная трусоватость, но спящий на палубе морской офицер в парадном мундире на многие годы запечатлелся в моем сознании как образец матросской доблести и отваги, для меня недостижимой.

Так я стал матросить на яхте. Обращаю внимание читателя — ни яхтсменом, ни моряком себя не считаю до сих пор, поэтому, выходя в одиночное плавание, я на всякий случай прихватил товарища.

Товарища звали Володя, и состоял он из одних достоинств.

Единственным недостатком Володи было то, что он являлся настоящим, дипломированным, старым яхтенным капитаном, а надо бы знать, что такое в советские годы был институт яхтенных капитанов! Это нынче: купил яхту — капитан. А в те благословенные времена все яхты были государственными, а капитаны, считай, номенклатура.

Сегодня-то мы знаем, что номенклатурщик — звание пожизненное, избавиться от него невозможно, как от лысины. Какая же ломка предстояла семидесятитрехлетнему морскому волку, вынужденному идти под командой «чайника», я понял, лишь когда прочитал кру лист, составленный и отпечатанный Володей для нашего путешествия. В графе «Rank or rating», что означает «должность», против своей фамилии он напечатал непонятное для меня, невежды, звание — «cheif». Я заглянул в электронный словарь, отстроенный, вероятно, на пользователя-бизнесмена, — компьютер выдал замысловатое словосочетание «Cheif financial officer» и перевод: «Вице-президент по финансам».

«Странная должность», — подумал я, но уточнять не стал, понимая, что капитанить придется в атмосфере политкорректности, а предложенная компьютером Володина должность мне даже понравилась. Так что про себя весь поход я называл его президентом.

Видит бог, президент старательно гасил в себе капитанские амбиции, но не все оказалось так просто, ибо хорошим тоном среди старых номенклатурных капитанов всегда считалось поругивать команду за лень и нерадивость, а также жаловаться на судьбу, возложившую ответственность за несмышленый экипаж на бедную капитанскую голову. В нашем же случае ни ответственности, ни экипажа в распоряжении президента не было. Ситуация предполагала дружеские отношения, непредусмотренные многолетним опытом старого капитана, но об этом позже.

Пока же моя договоренность с президентом была следующая: «я иду в одиночное плавание, поэтому он может делать все, что хочет, или ничего» до форс-мажора, если таковой случится. Либо до ситуации, когда я сам попрошу о помощи. Не раньше, поскольку свою вахту я считал круглосуточной. Несмотря на мои самонадеянные уверения в том, что я «практически не сплю», президент назначил себе вахту и еще две обязанности: ведение навигационного журнала и ехидничание в адрес моей нерадивости. На том и порешили, после чего президент стал за штурвал и моя возлюбленная красавица «Дафния» пошла через Маркизову лужу к форту Константин, прямо в лапы таможенников и пограничников.