Юрий Мамлеев - Том 4. После конца. Вселенские истории. Рассказы

И вдруг во тьме полугостиной этой раздался голос Никиты Корягина. Да, да, это был он! От радости и от безумия Глубоководов чуть не упал со стула. Он и во сне помнил все дикие речи Корягина, его интонации, но особенно ценил Глубоководов в своем герое скрытый мат. По цензурным соображениям Семен Аркадьевич не мог в советских изданиях выражаться через своего героя матом, но он изучил и поднял на высоту бытие скрытого мата.

И что же? Глубоководов не сомневался: вещающий голос принадлежал Корягину. Как тут не вспомнить его интонации, его разгул, специфические выражения, а главное — скрытый мат.

Деваться было некуда, и Глубоководов завыл, простирая руки к голосу, раздающемуся в темноте:

— А-а-а…

А тут еще Виктория, жена Корягина, взвизгнула прямо над ухом Глубоководова, причем так, как описал этот визг сам писатель, любя этот визг.

А слева сестрица героя романов Глубоководова стала с дальнего угла что-то причитать.

Дело до инфаркта Семена Аркадьевича не дошло, но с него стали сползать штаны.

Дама в голубом одернула штаны и проговорила, довольно грубо:

— Да не психуйте вы так, Сема, при чем тут штаны. Перед вами не штаны, а ваши герои.

— Чаво? — бормотнул Глубоководов, словно действительно прячась в штаны.

— Чаво, чаво. Перед вами ваши читатели, а вы их не любите.

— Какие читатели? — охнул Глубоководов. — Это мои герои.

— Какой вы непонятливый, однако, — вздохнула дама в голубом. — Вы что, первый раз на спиритическом сеансе? В стране развитого социализма это очень популярно.

— Ага! — ответил Глубоководов откуда-то из глубины штанов.

— Так вот, — едко пояснила дама. — Как всем известно, на этих сеансах из тьмы нижнего мира вызываются на свет Божий так называемые персонификаторы. Это психологические энергии, сгустки, еще не воплотившиеся в индивидуальном существе. Но они блистательно! — дама даже взвыла, произнося это слово: «блистательно», — могут перевоплощаться в кого угодно. В том числе в литературных героев… Это их игра, способ жить. Разумеется, к вызову умерших это более чем не имеет никакого отношения… Но приятно, хотя и опасно. С загробным миром нельзя шутить, даже с самыми убогими там…

Штаны с Глубоководова упали на пол. Он хотел взвыть, но не мог. Шепот его героев окружал его. Корягин шептал, что он вовсе не герой труда, а герой последнего мрака. Виктория бурчала о супе. Ангелина же шептала о сестринской любви к брату, который в романе был скрыт, как скрыт был неведомый миру мат.

Человек, похожий на мертвый член, встал и резко произнес:

— Прекрасно!

Он был, видимо, медиум, и недоиндивидуализированные духи замолкли.

На Глубоководова надели штаны, и дама в голубом укоризненно произнесла:

— Семен Аркадьич, да ведь эти низкие духи, так сказать, и есть ваши истинные читатели. С каким энтузиазмом они воспроизвели ваших героев! Я сама чуть не умерла. Они любят ваши книги, ваших героев. Они — это же полусущества, обладающие, однако, простым видом сознания. Мы с Акимом Петровичем знаем, — вздохнула дама, — что у вас нет читателей среди людей, хотя ваши книги издаются… Так приходите же к нам, в наш читальный зал, к загробным вашим поклонникам. Цените их… Ибо ласка всегда ценится, особенно в загробной ситуации.

Глубоководов переживал, но молчал.

Внезапно к ним подошел человек, напоминающий мертвый член.

— Хватит, Мила, — сказал он. — Не мучай его своими объяснениями.

Потом он, широко раскрыв глаза, взглянул на Глубоководова:

— Пшел вон!

И Глубоководов повиновался.

Человек, похожий на мертвый член, проводил его до двери и вдруг надрывно обнял его:

— Семен Аркадьич! Не помяните лихом! И помните: мы тоже персонажи спиритического сеанса. Не этого, конечно. А более высшего.

— Не понимаю, — еле шепнул Глубоководов.

— А чего тут понимать?! Просто высшие существа наблюдают за нами сейчас так же, как мы забавляемся с вашими героями… Прощайте! Или до свидания! И не забудьте купить новые штаны…

Глубоководов вышел на улицу. Он вдруг вспомнил, что ему рассказывала про спиритические сеансы его бабушка, знаток в таких делах. И он удивился, что этот спиритический сеанс шел не совсем по правилам. В нем было что-то необычное и пугающее. Он взвыл, но решил повторить.

Бывают семьи обычные и необычные. А эта семья была только с виду обычная. Сам Василий Семеныч Матеров уже два года сидел на пенсии, но жена Арина Викторовна оставалась, напротив, на работе, в полную силу, на своей фабрике, где проработала, между прочим, тридцать пять лет.

Бойкая была, ни во что никогда не верила, но читала много, особенно русских классиков. Как это она в себе сочетала — одному Богу, наверное, было известно. Иными словами, все она понимала по-своему.

То время давно прошло, и в права свои вступало третье тысячелетие, еще не успевшее достаточно пофантазировать относительно судеб человеческих. Арина Викторовна так и продолжала работать на своей фабрике. Помоложе она немного била Василия Семеновича, а попросту — Василия. Дети в третьем тысячелетии разбрелись кто куда: один попал на лесоповал, другой с женой, с немкой, жил в Германии. Дети о родителях даже минуту в своей жизни не думали, но деньгами помогали. Василий навсегда отрекся от любой работы.

— Хватит, намаялся, что я, слон какой, с луны свалился, чтобы работать, не зная покою и своих мыслей. Хватит! — решил он вслух.

Жена тогда стояла рядом.

— Отдыхай, Вася, отдыхай, — слезливо проговорила она. — И слону тоже нужен отдых, особливо ежели он в человеческом облике.

Последние годы своей рабочей карьеры Матерова заедала тоска, которой раньше не было. И чем успешней он стоял в своей должности токаря высокой квалификации, тем больше тоска заедала его. Хотя никакой связи он тут не видел. Бросил работу, уйдя на пенсию, и сразу стало получше. Однако кидал он порой по сторонам какие-то совсем уже нездешние взгляды.

Жили они вдвоем в двухкомнатной квартире на окраине Москвы, в запустелом районе. Правда, рядом с домом открылся магазин, где все было.

Жили они на третьем этаже, и рядом по коридору размещались еще две квартиры. В одной, однокомнатной, существовал дядя Гриша, иначе — дедуля, но очень лихой, не по летам. А в другой, трехкомнатной, проживала мамаша Екатерина Павловна Лупанова с малыми детьми — сколько их, сказать было трудно. Все три семьи жили полудружно, но матом — ни-ни. Лифта не было, вернее, он был, но не работал, а лестница отличалась не грязью, а своей какой-то немыслимостью. Но жильцам было не до мышления, большинство ко всему относилось просто.

Так прошел годик, и Василий запел. Этого с ним никогда раньше не бывало. Аринушка услышала его за ужином, когда Василий, изрядно покушав, но без водки, вдруг запел, сидя в кресле.