Юрий Поляков - Пересменок. Повесть о советском детстве

Через тот же лаз я вернулся на улицу. Что же это такое, в самом деле! Будто все вымерли, как мамонты. Бедные животные! Представляю, что чувствовал последний одинокий гигант перед кончиной: идет день, идет два, а вокруг никого, кроме саблезубых тигров и пещерных львов, как в книжке про доисторического мальчика!

Обычно, пока бежишь до хлебной палатки на Бакунинской улице, по пути встретишь несколько знакомых ребят, но даже потрепаться некогда: дома к ужину ждут теплый батон и свежий обдирный. А тут шляюсь, шляюсь по ойкумене — и ни одной знакомой души! Когда-нибудь, наверное, научатся консервировать бесцельные часы, дни и даже годы. Зачем? Ежу понятно: вместо того, чтобы вот так болтаться без толку, как сего­дня, никчемушное время можно будет законсервировать. Каким образом? А как сушат грибы или закатывают в банку огурчики, чтобы с хрустом слопать зимой! «Засушенное» время можно, например, потом прибавить к последнему дню на море, когда пора уезжать, а ты еще не нанырялся и самый большой краб еще не пойман. Или, скажем, ты закончил раньше всех контрольную и сидишь страдаешь, ждешь звонок на перемену.

— Полуяков, ты чего весь изъерзался? — спрашивает Галина Федоровна, хмуря свои суровые каракалпакские брови.

— Я уже. Можно выйти?

— Сиди! Увидит Иерихон... Клавдия Савельевна... крик поднимет. Я те­бе лучше примерчик из прошлогодней олимпиады подкину. Поломай-ка голову!

А ведь эти пятнадцать минут до звонка тоже можно законсервировать, пустив в дело позже, когда, скажем, я буду нести Шурин портфель. Она, к сожалению, живет рядом, напротив школы, и через открытые окна в комнате слышно, как завуч Клавдия Савельевна раскатисто кого-нибудь распекает:

— Ты как ведешь себя, поганец! Родителей в школу!

Фамилия у нее — Ерховская, но за глаза все зовут ее Иерихонской. Прозвище придумал наш остроумный математик Ананий Моисеевич. У древ­них евреев, оказывается, имелась длинная труба, вроде огромного рупора, рявкнешь в нее — и стены города разваливаются. Странно, что, обладая таким оружием, они не завоевали тогда всю ойкумену. Видно, тоже были миролюбивыми людьми доброй воли, как и мы в СССР.

Кстати, в наше время с помощью такой разрушительной трубы можно было бы аккуратно сносить старые дома. Куда удобнее, чем мотать туда-сюда чугунной «бабой», привязанной к стреле крана. Такой «бабой» стерли с лица земли хижину дяди Амира. Остался лишь большой пустырь напротив школы, а то бы я точно нашел, с кем сегодня скоротать время, — с Ренатом. Он редко уезжал из Москвы даже летом. Семья-то у Билялетдиновых большая, а денег в обрез, так как дворники у нас получают очень мало. Наша историчка, если кто-то не выучил урок, гово­рит, усмехаясь:

— С такими знаниями тебе, дружок, одна дорога — в дворники, улицу подметать!

Всем известно: слово «дружок» означает, что в следующий раз она вызовет родителей в школу. Я однажды задержался после урока в классе и спросил:

— Марина Владимировна, мне вот непонятно...

— Что именно? — оживилась она, так как любит, когда ученики что-нибудь не понимают и честно в этом признаются.

— Насчет дворников...

— Спрашивай!

— Дворники, они ведь тоже пролетариат?

— Чистой воды!

— А у нас в стране диктатура пролетариата?

— Нет, у нас уже общенародное государство. Вы это по обществоведению еще будете проходить.

— Но все равно же — власть рабочих и крестьян?

— Безусловно! — Она как-то странно посмотрела на меня поверх очков.

— Рабочие и крестьяне у нас самые главные?

— Да, они правящие классы. А в чем дело-то?

— Тогда почему стыдно быть дворником?

— Кто тебе эту ерунду сказал? У нас каждый труд почетен.

— Но вы же сами это все время говорите... Выходит, чтобы стать правящим пролетарием, надо учиться на двойки... Так?

— Что за чушь, дружок! Ничего я такого не говорила. Ты меня неверно понял, Юра! Главный принцип социализма — «от каждого по способностям — каждому по труду» — никто не отменял. Будешь хорошо учиться — станешь специалистом. Станешь специалистом — получишь важную должность. Получишь важную должность — будешь иметь высокую зарплату. Что не ясно?

— А кто главней — директор завода или рабочий?

— Странный вопрос. Конечно, директор!

— А директор, он пролетарий?

— Нет, он служащий...

— Вот мне и не ясно. Если в нашей стране главные пролетарии, то почему директор главнее рабочего?

— Нет, не главнее. Я неточно выразилась. Просто на нем лежит большая ответственность. Понял?

— Не понял.

— Со временем поймешь. Но, знаешь, мне нравится нетривиальный ход твоих мыслей. Если еще что-то будет непонятно, обязательно спрашивай, не держи в себе... Хорошо?

— Хорошо.

На следующий день наша староста Верка Короткова, которая обычно относила классный журнал в учительскую, отвела меня в закуток возле Музея боевой славы и шепотом рассказала интересную вещь. Вставляя журнал в ячейку, она услышала, как историчка жаловалась Ирине Анатоль­евне, нашей классной руководительнице:

— Ир, а Полуяков-то у тебя с душком.

— Что ты такое говоришь, Марина? — занервничала классная. — Хороший, пытливый мальчик. — Верка почему-то глянула на меня с иронией.

— Вот именно — пытливый... Даже слишком! Семья-то вроде правильная. Мать — секретарь партбюро завода. А в голове у мальчишки черт знает что! Присмотрись! Надеюсь, ему еще можно помочь...

— Да в чем же дело, черт побери? Рассказывай немедленно! — вспылила Ирина Анатольевна: она у нас вообще нервная.

Но в этот момент Марина Владимировна заметила в учительской Верку и попросила быстро очистить помещение. В общем, я понял: спокойнее держать интересные мысли и сомнения при себе. Однако после того случая историчка никогда больше на уроках не поминала дворников, даже если кто-то лепетал у доски вздор. А вот Ирина Анатольевна стала поглядывать на меня с какой-то секретной симпатией.

Ренат учился не в нашей, в другой школе — 359-й, для недоразвитых. Вслух никто ее так не называл, но все знали: она специальная — для детей «с задержанным развитием». Клавдия Савельевна Иерихонская частенько, грохоча, обещала перевести какого-нибудь лентяя или прогульщика в «триста пятьдесят девятую». «Потрешься среди дебилов, тогда узнаешь, что почем!»

Но мой друг Ренат не был похож на «недоразвитого». Наоборот! Например, никто не умел так выгодно меняться, как он. Однажды Билялетдинов выманил у Витьки Расходенкова серебряный рубль с царским профилем за монету якобы Золотой Орды. На ней в самом деле с одной стороны был изображен всадник с копьем и русскими буквами для непонятливых написано: «Бугд Найрамдах Монгол Ард Улс». «“Ард” — это и есть Орда!» — утверждал Ренатка. А на другой стороне стояло: «15 менге». Идиоту не понятно, что речь идет о самой настоящей монгольской Орде. Когда дома Витьке объяснили, что эта надпись означает «Монгольская Народная Республика» и он пришел «меняться обратно», серебряный рубль с царем уже затерялся где-то среди многочисленных Билялетдиновых, но взамен Ренат предложил ему белого голодного котенка с разными глазами — зеленым и голубым, что неопровержимо свидетельствовало о принадлежности к редчайшей ванской породе. Расходенков загорелся и согласился. И вот что удивительно: его за это не выпороли, а простили, так как котенок понравился Витькиной матери и был принят в семью со словами: «Твой папенька и того-то в дом принести не может!»