Юрий Поляков - Пересменок. Повесть о советском детстве

— Держись!

— Держусь...

Лида, не подозревая, что скоро придется кормить еще и незрячего ученика школы для недоразвитых Рената Билялетдинова, приготовила мой любимый фруктовый суп — отварной рис, залитый компотом, — а также купила в гастрономе у Бауманской севрюжку горячего копчения. С Чешихи примчалась бабушка Аня, привезла куриный бульон в термосе и пироги с курагой, заставляла есть и выпытывала, как именно болят у меня ноги: мозжат, ноют или же их все-таки крутит? Узнав, что «крутит», она успокоилась и рассказала, как у них в деревне лечили ревматизм, обмазывая суставы теплым коровьим навозом.

— Анна Павловна, ну что вы мальчику разные глупости мелете! — возмутилась Лида.

— Эх вы, умные, довели ребенка до ревматизма. К Хавкиной отведите! Она Клавке прострел вылечила.

На третий день я пошел в школу: дольше болеть без справки нельзя, а если вызвать Скорнякову, она меня сразу разоблачит. У нее большой опыт насчет симулянтов, особенно в конце четверти, когда пишут контрольные. Утром я сказал Лиде, что скипидарная мазь буквально творит чудеса, и стал собираться на урок. Осторожно выйдя во двор и оглядевшись, я на всякий случай спросил у дяди Гриши, не появлялся ли поблизости дворник Билялетдинов.

— А-ам-м-мир-р-р?

— Ага.

— Н-н-н-нет... Н-не е-е-ег-г-го уч-ч-ч-част-т-т-ок...

Но на всякий пожарный случай до школы я добирался кружным путем: сначала крался по двору с нехорошим названием, потом осторожно свернул в Налесный переулок, а уж потом проник в Переведеновский, подойдя к школе с другой стороны, минуя пустырь с хижиной Билялетдиновых.

Ирине Анатольевне я предъявил объяснительную записку от Лиды. По правилам, если пропущено три дня, достаточно устного или письменного подтверждения родителей, а вот если больше — нужна справка из детской поликлиники. Про «ревматизм» я попросил маман не упоминать — мол, тогда меня освободят от физкультуры, а в журнале «Здоровье» написано: суставы надо постоянно тренировать. Она удивилась моей дальновидности, похвалила и объяснила пропуск занятий головной болью. Классная руководительница, прочитав послание, кивнула — Ирина Анатольевна знала, что два года назад у меня было малокровие с головокружениями, — и подвоха не заподозрила.

— На воздухе бываешь? — спросила она.

— Бываю.

Странные люди взрослые, они уверены, что все болезни на свете лечатся прогулками на чистом воздухе и питанием!

На уроке Шура, которая чуть опоздала и получила запись в дневнике, в мою сторону даже не смотрела. Конечно, понимаю, кому ж охота во­зить передачи в колонию! На перемене ко мне подскочила Дина Гапоненко и взволнованным шепотом умоляла не говорить в милиции, что она тоже была на пустыре, взамен обещая хранить тайну моего рокового выпада. Я мужественно дал честное пионерское, а потом попытался выяснить у Расходенкова, что произошло после моего бегства. Оказалось, он из кустов наблюдал за тем, как братья повезли на тачке стенающего Рената в травмпункт, как тетя Гюзель бежала, рыдая, следом, а разъяренный дядя Амир топтал валявшиеся на земле шляпы, обещая всех перерезать как последних собак.

— А что все-таки у Рената с глазом?

— Неизвестно.

Во время урока алгебры классная дверь распахнулась, и на пороге возник милиционер в сопровождении Иерихонской. Я понял: пришли за мной — и начал собирать портфель...

— Извините, Галина Федоровна, — прогрохотала Клавдия Савельевна, — вот вынуждена отнять несколько минут от вашего урока. Опять на Бакунинской сбили ребенка. По району проводятся профилактические беседы. Пожалуйста, товарищ капитан! А дети внимательно слушают! Виноградов, в окне ничего для тебя интересного нет! Понял?

— Пожалуйста, пожалуйста, товарищ капитан, — язвительно разрешила Галина Федоровна, — алгебра подождет...

— Это точно... А вот правила дорожного движения ждать не станут! Ребята, — начал милиционер, неловко переминаясь с ноги на ногу, — под колесами грузовика погиб ваш сверстник Коля Зинченко из 345-й школы. Страшное горе для родителей и невосполнимая потеря для государства. Но беды можно было избежать, если бы он переходил улицу в положенном месте и на зеленый свет...

— Полуяков, — рявкнула Иерихонская так, что дрогнули в окнах стекла. — Прекрати улыбаться как Дуремар! Тут еще ничего смешного не сказали!

Неделю я ходил в школу кружным путем, пока лицом к лицу не столк­нулся с Ренатом, он шел с перевязки. Я обмер, но «Рошфор» весело протянул мне руку.

— Не дрейфь, Полуяк! Все нормально! — И отогнул угол марлевой наклейки, закрывавшей пол-лица.

Я увидел юркий татарский глаз, целехонький, только белок изменил цвет, словно его залили красными чернилами. В общем, роговица, как сказал врач у Гельмгольца, цела, и Ренат отделался сильным ушибом глазного яблока с кровоизлиянием, так как травма была нанесена, судя по всему, тупым и мягким предметом.

И это чистая правда! Закончив мастерить шпагу, я, чтобы облагородить рукоять, попросил у Тимофеича синюю изоленту, он приносил ее, как и спирт, с завода. Однажды я без разрешения обмотал ею хоккейную клюшку целиком — и мне здорово досталось за расточительство, так как для этого вполне подошла бы черная матерчатая лента, а не дефицитная синяя.

— Я сам все сделаю, — ответил отец. — Неси!

Осмотрев шпагу, он похвалил меня за качество работы, достал из ящика с инструментами новый рулон и аккуратно, очень красиво, виток к витку, обмотал всю рукоять, потом пальцем потрогал острие, покачал головой и, ничего не говоря, с помощью плоскогубцев согнул заточенную проволоку петлей, а сверху надел «кембрик». Это такие похожие на макаронины трубочки из ПВХ. Электрики часто используют их для изоляции.

— Понял? — строго спросил Тимофеич и для надежности замотал «кембрик» лентой. — Кривых даже в обоз не берут.

— А Кутузов?

— Поговори у меня еще!

Зато у Рената, помню, шпага была острая, как шило, и он ее еще постоянно подтачивал бруском. Уж я-то, в случае чего, точно остался бы без глаза, и адмиралиссимус Ураганов приехал бы в родную школу с черной повязкой на лице, как заправский пират.

В мушкетеров мы с тех пор больше не играли никогда.

13. День чистых рук

Я посмотрел на небо, туча, похожая на огромную синюю медузу, плыла от Казанки, опустив на город свои серо-прозрачные щупальца. Мимо меня по переулку медленно проехала телега, запряженная пегой лошадью. Когда я был до смешного мал, извозчики (их почему-то называли ломовыми) в Москве встречались часто, даже в центре, возле ГУМа и «Детского мира». На асфальте там и сям лежали расплющенные колесами желтые лепешки, а в них дрались и чирикали воробьи, не подпуская к питанию вальяжных голубей. Маленькие юркие птички совершенно не боялись машин и взлетали буквально из-под бамперов. А вот неповоротливые сизари, зазевавшись, порой попадали под колеса и лежали потом на асфальте распластанные, будто цыплята табака на сковородке.