Юрий Поляков - Пересменок. Повесть о советском детстве

Чуть дальше — Рубцов переулок, там живут бабушка Аня и тетя Клава. Куда направить стопы? Я решил довериться судьбе и следовать за извозчиком, который тоже остановился на перекрестке. Возможно, он везет поклажу в наш гастроном, где молоко наливают в бидончики половником на длинной ручке, и стоит оно 28 копеек за литр, дешевле бутылочного.

Зеленый свет почему-то никак не зажигался. Я от нечего делать наблю­дал, как мимо бесконечным потоком едут грузовики с деревянными бортами, самосвалы, груженные щебнем, горбатые «Победы» и грудастые «Волги» с «шашечками» на боках, автобусы с лобовыми стеклами, словно вдавленными внутрь, сине-желтые троллейбусы с длинными рогами, которые, цепляясь за провода, щелкают и роняют иногда на мостовую крупные искры. Мимо промчался лаково-черный ЗИМ с розовыми шторками на окнах. «Начальство покатило!» — говорит Тимофеич с непонятным осуждением.

Зеленый свет как пропал. Наверное, что-то сломалось в светофоре. Скорее всего, «контакт отошел» — так в общежитии всегда говорят, если возникают перебои с электричеством, и бегут к специалисту — Тимофе­ичу. Он загадочно улыбается: «Опять где-то коротнуло!» — берет отвертку, плоскогубцы с пластмассовыми ручками, моток синей изоленты, паяльник, оплавленный оловянный стержень и кусок канифоли, похожей на пористый янтарь. Все это нужно для изготовления «жучка», благодаря чему в доме снова зажигается свет.

— Муж у тебя, Ильинична, — волшебник! — хвалят соседки.

— Да уж, руки-то растут откуда положено. — Лида розовеет от гордости.

— И не только, чай, руки... — ржет старуха Комкова.

— Сгорим когда-нибудь мы из-за этого волшебства, как в двенадцатом году! — шутит комендант Колов, тоже разбирающийся в электричестве. — Всю проводку надо менять в доме. При царе Горохе делали...

— А кто мешает?

— У нас плановое хозяйство. Подойдет наша очередь, и поменяют — вас не спросят!

Автомобили меж тем, воспользовавшись заминкой, шли сплошным потоком, один за другим, и, презрительно фыркая выхлопами, не пускали гужевую древность в свои сверкающие ряды. Наконец прибежал сердитый орудовец в серой рубашке с погонами, на которых лычки образовывали букву «Т». Старшина пронзительно засвистел, поднял над фуражкой полосатый жезл и остановил движение. Затем он, повернувшись к нам боком, рывком показал, мол, гражданам можно переходить улицу, а извозчику ехать прямо. Пешеходы, изнуренные лишним ожиданием, рванули в обе стороны. Но кучер замешкался — видимо, битюг задремал от дорожной усталости. Лошади умеют спать стоя, подобно тому как люди могут дрыхнуть сидя. Милиционер занервничал, стал быстро вращать свою полосатую палку-выручалку, поторапливая телегу. Наконец извозчик тряхнул вожжами так, что лязгнули железные удила, и битюг, проснувшись, понуро двинулся через улицу.

Я решил последовать за бидонами, чтобы в гастрономе узнать, что дают, и полюбоваться на зеркальных карпов, медленно и печально плавающих в мутной воде, ожидая неизбежной смерти на шипящей сковородке. Совсем другое дело — мои рыбки! Им ничего не угрожает, кроме Сашки-вредителя, он недавно от всего сердца навалил в аквариум надоевшей ему манной каши. Да что там говорить, мои рыбки явно живут при социализме, даже при коммунизме. А вот несчастные карпы в гастрономе — при диком капитализме.

Вдруг над головой раздался жуткий треск, будто небо, словно грязную простынь, кто-то чудовищно сильный рванул пополам. В прорехе вспыхнули молнии. В сгустившемся воздухе запахло металлом, и густые, рокочущие раскаты грома один за другим навалились на город. По носу шлепнула тяжелая холодная капля. Я повернулся и что есть духу помчался в столовую, преодолев весь Балакиревский переулок за две минуты. Если бы поблизости оказался Иван Дмитриевич с секундомером, первый юношеский разряд по бегу мне был бы обеспечен! Едва я успел взлететь на крыльцо, хлынул настоящий ливень, да такой сильный, что не стало видно домов и деревьев, а вдоль тротуаров ринулись вниз, к Бакунинской, бурлящие потоки воды. Тучи будто прорвало. Мимо проехала горбатая «Победа», капли отскакивали от темной крыши с такой силой, что машина напоминала большого ежа, ощетинившегося прозрачными иголками.

Столовая приветливо встретила меня запахом общественного питания. В прихожей, справа от проема раздевалки, по-летнему пустовавшей, нависал над эмалированной раковиной латунный кран с алюминиевым вентилем. Возле умывальника висело зеркало, а выше красовался плакат: строгий рабочий в спецовке держит в руках полотенце и мыло, ниже крупными красными буквами написано:

Со Всемирным днем мытья рук, товарищи!

Я ополоснул ладони, вытер их висящим на гвоздике вафельным полотенцем и вошел в зал. Народу было немного: обеденный перерыв на заводе еще не начался, к тому же за окном сверкала гроза и шумел ливень, а посторонние заходят сюда редко, только те, кто знает, что здесь, у самой Казанки, вдали от цивилизации, есть, оказывается, пункт питания. Несколько полузнакомых рабочих, вроде бы из ремонтного цеха, перекусывали перед второй сменой. У окна шумели неведомые краснолицые дядьки, явно забредшие в столовую случайно — выпить пива и поспорить о товарищеском матче СССР–Швеция, закончившемся со счетом 2:2. Они громко хвалили Гершковича и страшно ругали Шестернева. Тимофеич тоже смотрел эту игру, вскакивая с криками: «Ну-у!», «Э-э-х!», «Судью на мыло!» — и тоже нес Шестернева последними неприличным словами.

Посудомойка Ванда Тарасовна на шумную компанию у окна сначала прикрикнула, но, когда те отдали ей пустые бутылки из-под пива, которые можно сдать назад в буфет по 12 копеек за штуку, она сразу к ним подоб­рела.

Несколько минут я внимательно, как взрослый, изучал меню, напечатанное под копирку и вставленное в мутный плексигласовый карман на стене. Расплывчатые буквы читались с трудом: то ли «с рисом», то ли с «риом», то ли «компот», то ли «конпот»... Вот мне всегда интересно, а куда они девают первый, отчетливый экземпляр, предназначенный для питающихся граждан? На память себе, что ли, оставляют? Я делал вид, будто выбираю блюда, хотя выбирать-то особенно нечего: винегрет, капуста витаминная или шпроты с горошком — на закуску, борщ, куриный или гороховый суп — на первое, биточки с вермишелью, плов узбекский со свининой или навага с рисом — на второе. Компот, чай, кисель — на третье. Раньше был еще яблочный мусс, но исчез в неизвестном направлении.

Поразмышляв для виду (взрослые всегда очень серьезно относятся к выбору еды), я так распорядился своим состоянием: салат из свежей капусты витаминный — за 4 копейки, половинка горохового супа — за 8 копеек, биточки с вермишелью в подливе — за 16 копеек. Итого: 28 коп. Кассирша Людмила Матвеевна пробила и вручила мне вместе с двумя копейками сдачи три бледно-фиолетовых чека. Хлеб в плетеной корзиночке и горчица в розетке на столе — бесплатно. В принципе можно натрескаться хлебом, а на сорок копеек купить четыре пачки молочного мороженого, запив газировкой. Ее продают возле хлебной палатки с тележки, наливая в граненый стакан сначала вишневый или кизиловый сироп из краников, приделанных снизу к высоким стеклянным колбам, а потом уже пускают шипящую воду с пузырьками, восхитительно бьющими в нос! Но так я мог поступить только в безответственном детстве, за что и бывал наказан.