Юрий Поляков - Пересменок. Повесть о советском детстве

— Ого, поздравляю! — Он увидел в авоське мое приобретение. — А ты боялся! С маской теперь другая жизнь начнется! А поворотись-ка, племяшка! Ну, ты прямо как фирмач из «Интуриста»! Сандалии — просто улёт! Где прибарахлились?

— В «Детском мире».

— С ума сойти! Лидуша разбогатела?

— Взяла в кассе взаимопомощи.

— Тимофеич знает?

— Пока нет.

— Ладно, когда начнутся разборы полетов, мы будем далеко.

— А где тетя Валя?

— На службе. Ей отчет надо допечатать. Без этого отпуск не положен.

— Вот, маман у нее занимала. — Я вынул из авоськи коробочки с желатином.

— Очень хорошо! Соня уже спрашивала. Мы же у нее брали. Совсем желатин в магазинах пропал. Страна, где одно кончилось, а другого не завезли. Ты готов к активному отдыху?

— Не совсем...

— А что случилось?

— Еще надо в парикмахерскую забежать.

— Правильно. Оброс, а там сейчас тридцать! Под Котовского будешь стричься?

— Под скобку.

— Ого! Да ты, вижу, совсем пижоном заделался!

— Ага...

Вот тут вроде бы самое время и попросить денег, объяснить, что ни один нормальный человек не удержится, чтобы по номиналу не схватить серию «Фехтовальщики». Но я знал: взрослые не любят, если у них вот так, сразу просят деньги. Сначала надо поговорить о жизни. Лида, когда хочет занять у сестры до получки, всегда сначала заводит речь про их деревянный дом на Овчинниковской набережной. Его снесли, когда мне было два года. Как он выглядел, я даже не представляю, но отчетливо вижу высокий порог, о который постоянно спотыкался и разбивал себе нос. Потом она вспоминает, как они ехали с бабушкой Маней в эвакуацию, как прятались во рвах от немецких самолетов, как отстала от поезда, а догнав эшелон, угостила сестру медицинским шоколадом. Тут тетя Валя начинает всхлипывать, и вот тогда моя дипломатичная маман просит ее выручить до аванса. Батурина всегда дает, но без особой радости.

— Что новенького? — солидно спросил я, начиная беседу о жизни.

— Даша родила, — весело доложил дядя Юра, пытаясь всунуть еще пару банок в рюкзак. — Никто не верил. Но есть еще порох в пороховницах. Хотя... Тайна сия велика есть...

— Кого?

— Мальчика.

— Сколько?

— Три сто. Жора с ума от радости сходит. Пять пачек чая выдул!

— Во мне было три пятьсот! — снисходительно напомнил я.

О том, сколько я весил при рождении, Лида вспоминает постоянно и с таким восторгом, словно от тяжести новорожденного зависит вся его будущая судьба. А вот бабушка Маня всем рассказывает другую историю: когда меня крестили (конечно, тайком от родителей), я схватил батюшку за бороду, и тот объявил, что мне предстоит стать большим человеком. Ох и хитрющие все-таки попы! Ведь на кого бы я ни выучился после школы, на дворника или на министра, большим-то я в любом случае стану — вырасту! Вон уже метр пятьдесят шесть.

— Назвали? — спросил я, соображая, как от младенца Капустинских перейти к денежному вопросу.

— Алексей. В честь космонавта Леонова.

— А почему, интересно, никто в честь Германа Титова не называет?

— Не по-русски как-то. Он же должен был первым лететь, но Хрущу имя не понравилось, мол, на Западе подумают, что русского человека у нас не нашлось, поэтому в космос запустили иностранца. Тогда Гагарина и назначили.

— Не может быть!

— Исторический факт.

— А можно мне завтра рюкзак понести? — спросил я и попытался оторвать от пола тяжеленную махину.

— Смотри пуп не сорви!

— Почем банка тушенки?

— Кусается тушенка. Но в Абхазии ее вообще нет. А свежее мясо там дорогущее. Привыкли драть с отдыхающих. Дармоеды! Койка — восемьдесят копеек в день! Совсем сбрендили!

— Корм тоже такой дорогой — просто ужас какой-то! — Я зачем-то вынул из авоськи и показал дяде кулек, добавив жалобно: — Но без еды они погибнут.

— Кто?

— Рыбки.

— Поиздержался? — внимательно посмотрел на меня дядя Юра.

— Ага...

— На стрижку башли остались?

— Нет.

— Даже на обратную дорогу нет?

— Угу...

— Пробашлялся? Бывает. Я как-то из ресторана в Серебряном бору целую ночь домой шел! С инструментами.

— И никто не подвез?

— На Пресне поливальная машина сжалилась...

Батурин подрабатывает, по вечерам играя в ресторанах. Для этого у него есть переносная ударная установка: барабаны, палочки, щетки, педальные тарелки; все это умещается в рюкзаке и двух брезентовых чехлах, сшитых на заказ. Установка стоит, как призналась страшным шепотом тетя Валя, тысячу рублей! За «халтуру в кабаках» зарплату не дают, но выпивающие граждане, если понравилось исполнение, могут расщедриться на рубль, трешку или даже на пятерку. Эти деньги называются парносом. Особенно много парноса набирается, если Башашкин работает с певцом Ободзинским, который по телевизору почему-то никогда не выступает. Например, недавно они повторили новый шлягер «Льет ли теплый дождь, падает ли снег...» шесть раз и заработали на четверых за вечер аж сто рублей! Но так случается редко, потому что певец этот запойный. А в тот раз, в Серебряном бору, с парносом вышел, видно, полный облом...

Помявшись, дядя Юра извлек из кармана кителя, висевшего на стуле, кошелек, сначала открыл отделение с мелочью, встряхнул, но потом, передумав, вынул из кожаных складок новенький бумажный рубль с острыми, как бритва, краями:

— Смотри не обрежься, Пцыроха!

23. Самозваные улицы

Я богат! Не было ни гроша — да вдруг алтын! Надо будет спросить у Алексевны, что такое алтын. Ну, грош — понятно, это совсем уж ничтожная мелочь. Соседка показывала мне крошечную медную монетку, на которой написано «1/4 копейки», и уверяла, будто на нее можно было напиться сбитня до одури. А что можно сегодня купить на четверть копейки? Ничего...

Раздумывая, где бы разменять рубль, чтобы сесть в троллейбус, я вышел из полупустого Комсомольского переулка на запруженную Маросейку: мимо неслись майонезного цвета «Волги» с шашечками на боках, горбатые «победы», новенькие угловатые «москвичи», грузовики с деревянными бортами, «бычки», крытые брезентом, военные газики, хлебные фургоны, «каблучки» — на таких развозят по магазинам продукцию маргаринового завода. Величественно проехали черные машины с начальниками — видимо, прямо в Кремль, который отсюда недалеко. Сквозь стекла виднелись гордо поднятые головы в шляпах. Руководители всегда ходят в шляпах, а вот их заместители почему-то в кепках. Наверное, так полагается. Протарахтел мотоцикл с коляской, в ней сидела, прижав уши, большая удивленная собака. Проплыл долгий синий троллейбус, щелкая и цепляясь за искрящие провода длинными «рогами». Они иногда соскакивают, чаще на повороте, мотор сразу глохнет, и транспорт останавливается.

— Ну вот, приехали! — огорчаются пассажиры.